Про театр. Вчера была премьера нашей новой постановки "Пьеса №27". Была и была, не так ли? Только почему-то сегодня ощущение, что было всё и больше ничего не осталось.
Делим на мою эмоциональность.

Тут мог бы быть текст о глубине пьесы и её интерпретациях, но я оставлю это на откуп зрителям - как сказал Кирилл Серебренников: "если вам показалось, что фильм именно про это, значит так оно и было". Написал бы ещё про то, про что никто другой не сможет написать - про себя, но, как мне это видится, я успею это сделать ещё пару сотен раз. Поэтому так.
Вчера что-то умерло по-настоящему. Но сначала ожило. На мгновение. На один такт. Задрожало неожиданными слезами в глазах напротив, которые даже были заметны зрителям, а потом застыло по углам дивана в последней сцене и, наконец, исчезло во включённом освещении зрительного зала.

Мне подумалось, что сам формат театра накладывает обязательства на актёров - слышать и видеть второго человека даже тогда, когда в обычной ситуации люди уже давно бы замолчали, или сбросили накопленное через крик или бегство. А тут, на сцене, мы всё равно остаёмся, хотя и сто раз по сюжету уходим. Ведомые общей высшей целью, мы чувствуем спиной, танцуем общий рисунок, даже если ненавидим, даже если изменяем, даже если уже нечего сказать. И в этот момент отношения двух людей, не только как персонажей, на сцене расчерчиваются на огромном количестве уровней, до которых в жизни не всегда есть возможность дойти.

И поэтому, вчера после спектакля я сидел на расстоянии вытянутой руки от своего партнёра по сцене и смотрел потерянным взглядом на человека, с которым у меня всё было и.. ничего не было. И поэтому, сегодня в переписке прозвучало признание, что такое ощущение, что что-то безнадёжно проёбано, и хочется метаться по этому дивану в синем тумане в поисках своего угла, которого никогда не было.
​
И парадокс в том, что всё, что написано выше, лишь говорит о том, что вчера на сцене всё было по-настоящему. Даже если ничего было.

​Фото Марины Алексютиной

Подъезжаю к дому, а подъезда нет. И дверь заколочена. Самое время почитать бумажки, которыми обклеен наш спецпроект в последнее время: уважаемые жильцы, в связи с ремонтом подъезда, просим вас использовать второй вход. А второй вход, это тот вход, у которого нет кода на дверях. Но есть чип, которым я не обзавёлся за семь лет - ленивое, некомпетентное создание.

В телефоне два номера соседей. Один из них умер, а второй уехал на хутор с детьми. А знакомые соседи на первом этаже уже съехали, поэтому нельзя просто постучать в окошко и попросить открыть дверь. И это всё за последний год моей осознанной социальной пассивности - стоит послать мир нахрен, и он уже шлёт тебя.

В подъезде один собачник и один лудоман, остальное большинство - уставшие от жизни пенсионеры, а значит шансы проторчать у подъезда следующие несколько часов достаточно велики - когда там ирландские доги в туалет ходят? А счастливый час в фениксе когда? Labrīt, мои соседи из подъезда слева, идущие на прогулку. Спасибо за сочувственную улыбку.
А дома не просто тепло, дома костюм для сегодняшней премьеры в нашем театре, где я, наконец-то, играю не мягкого или истеричного персонажа, а мужественного и решительного мужчину, ответственного за себя и свои поступки, который, вдобавок, ещё и раздевается на сцене - секси-пэкси. Когда вырасту, обязательно таким стану. А пока надо сидеть и ждать лудомана.

"А Оскар выйдет? А скиньте чип".

Про своего персонажа я соврал. Он, если поскрести, такой же как и я. Играет сам для себя. Как обычно. Просто очень хочется быть идеальным. Чип от подъезда в собственный дом иметь, например. Или хотя бы.

А спектакль, на самом деле, очень пронзительный. Как обычно и бывает, когда люди за режиссерским пультом и на сцене осознают дуальность природы человека, а это значит: любить и делать больно, быть идеальным и не иметь чипа в собственный подъезд.
​
На премьеру никого не зову, а на следующие даты позову всех. Если домой пустят.

На выходных сказали, что до посещения Кратера Памяти меня очень легко держать в голове в образе зелёного кузнечика - при первом приближении я источаю поверхностность и жизнерадостность. Мой мир - это порхание с ветки на ветку, по самому дешёвому тарифу. А потом добавили, что после посещения уже так не видится - появляется не свойственная кузнечикам многослойность.

Наверное, стоит признаться, что мне очень часто нужно себя принимать в образе зелёного кузнечика. Это такая зона безопасности. Потому что по всем остальным фронтам регулярно пиздят, а хочется прыгать, скакать и вот это всё, чтобы не вспоминать, что даже парень, который об этом пел, уже умер.

А тут на репетиции нового спектакля ставим сцену, где мне надо раздется по пояс, и кто-то из коллег по сцене, сказал, что я выгляжу постарше своего возраста. Бам! Винчик без документов продают последние два месяца. Бам! Сел в тачку, сфоткался. Борода с проседью. Бам! Инфляция. Бам!

Еду по городу. Думаю. Окей, я точно не кузнечик. У меня многослойность и гараж с интерактивной инсталляцией. Может это всё в комплекте идёт? Родители, которые как дети; книги, которые как родители; отношения, которые как ступеньки к себе; проекты, превратившиеся из хобби в часть моей самоидентификации.
​
Я не кузнечик. Я - шершомэн.
​

​В фильме "Розенкранц и Гильдерстерн мертвы" есть такой такой эпизод, где главные герои рассуждают о том, как лучше лежать в гробу - мёртвым или живым. Не помню дословно их диалог, но идея была, что живым в гробу лежать лучше, потому что есть надежда, что кто-то придёт и отодвинет крышку. А даже если и не отодвинет, то ты хотя бы живой (и, очевидно, испытываешь некие эмоции, ради которых, ха-ха, стоит жить).

А если ты не живой, то ты мёртвый. Но ты этого не знаешь. И получается, что ты боишься не того, что ты мёртвый, а того, что ты не знаешь, мёртвый ли ты.

Кто-то из русских писателей рассказывал, что однажды он смотрел на фотографию своей семьи, сделанную, когда он ещё не родился - мама, папа, его старшая сестра,- и ему не было страшно, хотя его на момент создания снимка не существовало.

Видимо, ему не страшно было, потому что он знал, что его ещё не существовало. Знал. А я знаю, что однажды я не буду знать. И мне тоже не страшно, ведь я знаю.

Ps. Русский писатель: Набоков
Фото: Marina Aleksjutina
​

​Купил себе пальтишко, как у сутенёра, сразу напялил на себя, а пакет кинул на заднее сиденье. В машину садится подруга, видит пакет, и такая:
- О, чего себе купил?
- Пальто!
- Круто! Может, отдашь мне тогда это? Оно все равно старое, ты же носить не будешь?
В следующий раз, возможно, в магазин зайду не на пять минут, как обычно, а на тридцать.

Всю жизнь чураюсь какой-то конвенциальности по поводу того, каким должен быть мужчина. И при этом каждую секунду своего существования ненавижу себя за то, что как раз конвенциальным мужчиной в моём представлении не являюсь. И при этом удивительным образом в отношении машины с такой радостью и лёгкостью соглашаюсь быть тем самым чуваком - моющим на автомойке на последние деньги, сдувающим пылинки, и при первой же возможности уезжающим в закат, даже если на это надо потратить 20 евро на 100 километров. Всего лишь. И не на сто километров, а за час.
​
Машина - это метафора контроля и свободы. Или гипербола. Или литота - у каждого свой уровень тестостерона.
А ещё это пельмешка.

Когда мы общаемся по-настоящему,
мы украдкой забираем себе кусочки второго человека. На память или чтобы попозже смаковать. Украдкой. Ракурсы, тени, запах, тембр голоса, прикосновение, взгляд, смех, узор на чайной кружке, мгновение, когда взглядом встречаетесь - всё распадается на маленькие кусочки.

Но если сами в этот момент настоящие, то мы ещё украдкой оставляем кусочки себя. Такие токены, ключи - отмычки.
​
И в идеальном мире, конечно, у этих токенов нет срока годности. Но это не безопасно. Но зато так красиво. Но небезопасно.
​

Сегодня видел, как мужчина из мусорника достал кенгуру. Обнял его (даже потискал), поставил рядом, и продолжил копаться в мусорнике дальше. На мгновение захотелось подойти и спросить про его одиночество. Но я испугался. Испугался нарваться на грубость. Испугался, что он подумает, что я тоже одинок, раз обнимающий плюшевого кенгуру мужчина у мусорника вызывает у меня такие мысли.
​
За столько лет видел разное одиночество. Очень плохо замаскированное. Шутками, алкоголем, грубостью, формально-деловыми отношениями. Теперь, вот, плюшевыми кенгуру.
​

Хотя покупалась Дуня из-за подогрева задницы, надо признаться, что самый главный hidden perk этой тачки в том, что люди при виде этой тачки начинают бить друг-друга. Бить, но мило.
Наверняка слышали, что, если видишь VW Beetle, то можно смело своего соседа ткнуть в плечо. Дуня, вроде, даже не просто жук, а майский жук - Maggiolino, но регулярно на перекрёстке вижу, как кто-то кого-то исподтишка, а потом, типа, ха-ха, это не я, это, вон, жук. Сегодня, вот, видел, как вообще укусили. И ничего, проканало.

Занимательно в этом то, что бьют только девушки. И только своих парней. Ну, мы с Микой ещё друг-друга каждое утро, когда выходим во двор, но у нас конкурентные отношения, и мы ещё наперегонки вниз по-лестнице бегаем, и вообще, это наш жук, нам можно. А вот какие выводы можно сделать из того, что я из своей тачки регулярно наблюдаю мечтательных парней, которых вероломно пиздят на перекрёстке внимательные к мелочам девушки, я не знаю.
​
Недавно, пристроился за одним жуком на Бривибас - думал, что сейчас буду смотреть, как от девушек будет прилетать парням, а я такой, раз, второй темпом, и у парней будет шанс отыграться, но по факту во всех парах , что мы встретили на пути из центра до юглы, парни были биты дважды. С глупой, растерянной улыбкой и без шанса на спасение. Кричу в окно "прастити", задаю риторические вопросы мирозданию.
​