На перекрёстке какая-то семья с коляской машет мне руками. Я без очков, но давайте я поулыбаюсь в ответ - терять социальные контакты в разреженной пандемией атмосфере из-за собственной близорукости не самое дальновидное решение. Машу вам рукой, мои милые люди.

Зелёный сигнал светофора - стоявшая справа старенькое ауди кваттро остаётся в моих выхлопных газах позади, но постепенно выравнивает ситуацию, и вот уже водитель отчаянно мне жестикулирует - да, моя тачка крута, спасибо, парень, надень солнечные очки, иначе ослеплю тебя своим великолепием.

Ветер в ушах, шум мотора перекрывает раггамаффин. Мы с Эволупой одно целое - почти шестьдесят лет на двоих. За нами шлейф из палёной резины и кубинского рома. Подлетаю к перекрёстку, оборачиваюсь на свист и уже привычную мне жестикуляцию очередного поклонника - всё под контролем. Я вас тоже люблю.
​
К пассажирской двери подходит сын с побледневшим лицом: "Чувак, у тебя багажник открыт. Это ты специально, чтобы выглядело как космический корабль?". На моём лице не дрогнул ни один мускул - fake it until you make it.

​Когда-то все женщины жили в красивых каменных замках. Не в дворцах, но именно в замках - время было не самое простое, но и не самое сложное. Принцесс тогда не было — все работали — нянчили детей и возделывали поля вокруг белых каменных стен. Тогда днём всегда светило солнце, а ночью проливался дождь, делая каждый замок самым уютным местом на земле.

Мужчины же всё это время шароёбились между замками. Иногда сбивались в крупные отряды, придумывали новые гимны, знамёна, и шли войной на таких же как они. Потом, понятное дело, праздновали победу или залечивали горькое поражение, а там уже кто-то новый флаг придумал, и вообще, вон те ребята давно на них не так смотрели.

Не то, чтобы всем было хорошо от такого уклада, но поменять его никто не был в силах. Если мужчину заставали за тем, что он начищал свой металлолом до блеска, и просили отложить это занятие на потом, он обычно хмурил брови, становился неразговорчивым, а на следующее утро его уже можно было рассмотреть только в подзорную трубу и только лишь на горизонте. И уже тогда женщина хмурила брови, и внутри у неё начиналась гроза.

В общем, понимаете, да? Вроде бы никто никому ничего не должен, а все обижены. А он ещё и шароёбится. И вообще не понятно, что с эти делать. Не хорошо.

И вот сто тысяч лет назад одна женщина решила всё поменять. Не для себя, но, как водится у мудрых людей, для следующих поколений. Взяла она своих детишек и устроила им такой тест Кристины (это её так звали, и она родилась раньше Роршаха, поэтому всё честно). Обвела красным карандашом основные психотипы, посадила детей в круг и начала им сказки читать. А сказки тогда простые были — про драконов, волков, эпические войны стенка на стенку и заветы предков. И выделила, значит, она главный архитип тех сказок: шароёб. Очевидно, плохой архетип. 

Собрала она тогда всех женщин своего замка и сказала, что сказки отныне своим детям надо читать другие. Про любовь и про семью, про взаимовыручку и запасы на зиму — вот, например, про тыкву. А сама взяла бритву и пошла в центральную библиотеку исправлять рукописи Шекспира.

Всё исправила. Кроме Гамлета. Он у её старшего сына под подушкой остался. Ирония (и прекрасный источник для экзистенциальных пиздостраданий). 

Шутки-шутками, но скандал был огромный. Мужчины даже пошли свой отдельный замок строить с игровыми аппаратами и собственной библиотекой. Потом были суды, взаимные обвинения, перебежчики (амазонок помните?), но самое главное, что было очень много никому не нужных детей, о которых все забыли на долгие тысячи лет. И мир погрузился в сумерки. Белые замки обветшали, мужчины погрузнели, а у женщин между бровей появилась такая глубокая морщина, что пришлось ботокс изобретать.

Вот, с тех пор и повелось у нормальных родителей своим детям сказки по-очереди рассказывать.

В магазине выложили стратегические запасы туалетной бумаги - упаковка XXL для самых отчаявшихся. На лицах стоящих вокруг смятение: взять прилюдно 48 рулонов - это признать, что ты поддался панике. Тексты про заменитель медицинских масок не катят - на соседнем стелаже молчаливым укором лежат рулоны бумажных полотенец. Раз-два-три, жопу подотри.

Люди, пережившие дефицит молча забирают последние упаковки. Они знают, что это не про вирус, это про людей. Они помнят. Мы стоим, взявшись за руки - тепло человеческого прикосновения точно так же стремительно взлетело в цене, но так как об этом не говорят в новостях, мы узнаем об этом последними. Как обычно.

Мозг разрывается части - надо спасать человечество, уединившись в собственной квартире; надо спасать экономику, вливая свои скудные накопление в движение товаров; надо позвонить бабушке и договориться, чтобы ребёнок пожил у неё, а ей самой нельзя выходить из дома; надо перевести офис на удалённую работу; надо мыть руки и не надо трогать глаза. Синаптические связи рвуться, образовавшуюся пустоту заполняет прокрастинация, руки сами тянуться к туалетной бумаге - я-мы мистер Туми из Лангольеров.

Планета начинает скрипеть заржавевшими шестерёнками - экотеррористы прицениваются к новым возможностям, а перед Белым Домом выстраивается очередь из молодых людей левого толка. "Обними президента!". Уже через пару часов такая же очередь возникает и у Кремля. Мир разочаровался в геронтофилии. Безработная испанская молодёжь затаила дыхание. 

Я стою в очереди на кассу, стыдливо сжимая помятую упаковку с гречкой. За мной в очереди стоят три подростка, у которых в руках бутылка кока-колы и пара бананов. Они смеются о чём-то своём во весь голос. Я чувствую себя бесконечно старым и уязвимым, понимая, что позволил залезть в свою голову тем, кем я никогда не хотел стать. Отхожу в сторону от очереди, медленно пытаюсь достать языком до кончика своего носа. Смеюсь.

​Мика играет в онлайн игру, в которой можно по нажатию клавиши V включить внутреигровой голосовой чат. Пока я на кухне готовлю кулинарный шедевр из картошки с маслом, из соседней комнаты слышится его несмелое и еле слышное "хеллоу...", потом пару минут тишина, а потом опять "хеллоу..". Моё сердце обливается кровью, а в голове рисуется картины постапокалиптического мира, где мой сын в лохмотьях вылезает из под рубероидного навеса, чтобы попросить корочку хлеба. "Хеллоу...". А в ответ тишина.

Захожу в комнату и заглядываю сыну через плечо. Мир в мониторе действительно постапокалиптичен, но на самом Микаэле силовая броня с гидравлической системой поддержки и какой-то обрез с оптической насадкой. "Никто со мной не хочет разговаривать, потому что я пятого уровня" — в голосе слышится вселенская грусть, а весь блеск обещанных открытых миров фолаута '76 раскрывается обратной стороной настоящей жизни: всем плевать, пока ты ноунейм. Я возвращаюсь на кухню, чтобы оттуда затереть ему очередную лекцию про взрослую жизнь и безразличие окружающего мира, и тут... 
— "Привет, ТоматоСуп76, ты меня слышишь?"
Мика с тихим воплем врывается на кухню, обнимает меня и бежит обратно к компьютеру, а я выключаю вытяжку, чтобы не пропустить не единого слова.

Любимый мой RussoTuristo, который никогда не прочитает этот текст. Я тебя люблю. Когда ты подошёл к моему сыну пятого уровня, научил его стрелять из винтовки, скрафтил для него какое-то оружие, поделился лутом, показал, где можно прокачать свои навыки, и рассказал, что можно делать дальше, ты на это время стал для него отцом (сто девяносто пятого уровня). И я думаю, что ты должен знать, что теперь делает воспитанный тобою ТоматоСуп76 — он ходит по карте, находит ребят первых уровней, делится с ними лутом и учит их крафтить себе оружие, а потом приходит ко мне с блестящими глазами и рассказывает, кому и как он смог помочь. А перед сном мы всегда вспоминаем тебя, как ты в какой-то момент, когда на заднем фоне раздался плач ребёнка, извинился и сказал, что должен идти. И мы обсуждаем, как часто ты играешь в фолаут, сколько у тебя детей, и будешь ли ты учить их играть. И, в общем, ты понял. Onelove.

​В последнее время часто гоняем с Микой на великах по всему городу. Бывает и по сорок километров за день.

Несколько часов проведённых вместе и, главное, на равных, делают возможным разговоры про презервативы, любовь, дружбу, свадьбы, возможных братьев, моих бывших и его будущих. Однако, никакой назидательности - мне нечего ему дать, кроме своего опыта и взглядов на мир, которым он легко может противопоставить своё: "а я думаю, что это не так". 

И в этом месте не наступает тишина, которой я так боялся - я не замолкаю, боясь отсечь собственному сыну возможность получить болезненный опыт, но рассказываю ему о тех уроках, которые я получил - хорошее и плохое, смешное и грустное. Звучат ему знакомые имена и истории, в которых нет плохих или хороших, но есть люди, с которыми он тоже общался, и есть я со своими страхами и ошибками. 

Мы обнимаемся на прощание у дома. Он опять дал мне почувствовать себя цельным, и я опять обещаю себе, что попробую ему дать тоже самое.