Наверное, один из самых пронзительных моментов для меня, как родителя, это видеть своего ребёнка в тот момент, когда он не знает, что я за ним наблюдаю.

И нет, это не в тот момент, когда он, будучи в своей комнате, ковыряется пальцем в носу, думая, что он один. И не когда он в толпе своих одноклассников вываливается из школы, не зная, что я решил забрать его в этот день на машине. И даже не момент, когда он, прощаясь, садится на велосипед и уезжает в Адажи на весь день, чтобы вечером позвонить оттуда, и попросить его забрать, а-то дождь и проколотое колесо. Ведь всё вышеперечисленное - это мною подготовленная среда и ставшее за наши общие тринадцать лет обманчивое чувство контроля, в которое мы оба так умело играем.
Я же говорю, например, про случайную встречу на улице, когда я в левом ряду в пробке в одну сторону, а мой сын в наушниках, такой сосредоточенный, с тренировки к себе домой, по тротуару в другую.
​
И я ловлю себя на том, что на мгновение во мне проявляется моя любимая чёрная дыра, которое сразу же аварийно закрывается чувством иррациональной гордости (смотрите, какой взрослый, 13 лет, сам по улице идёт). А на самом деле я на секунду соединяюсь с таким целебным экзистенциальным чувством одиночества, когда я наконец-то даже не отражаюсь в человеке, который всегда будет отражаться во мне - в моём ребёнке.
И вот это прекрасное чувство, с застрявшей в горле нежностью, с которым надо научиться обходиться самостоятельно, потому что сколько ещё такого будет, - именно оно говорит со мной откуда-то из будущего, где я по-настоящему взрослый, или, если позволите, по-настоящему самостоятельный.
--
Даже не стал ему звонить.
Если играться в чувство контроля, то потому что на улице холодно. Да и зачем ему сейчас за телефоном лезть и перекрикивать шум города.
Если нырнуть в свою чёрную дыру, то на самом деле я испугался, что он не поднимет.
Пускай идёт сам.
​

Общая с моей бывшей женой Аней подруга спрашивает:
- Эвин, а у тебя есть мечта?
- Да, есть. Квадратный дом. Прямо кубик.
Она в ответ смеётся:
- Аня сегодня на этот же вопрос ответила "круглый дом, купольный".
Я не помню, что я говорил юристу, который оформлял наши документы о разводе, но в графе "причины развода" могло бы получится эпично.

Ps. Наш сын, когда ему это рассказал, услышал в ответ: поеду жить в треугольном

Неделю думал, как об этом написать. Неделю думал, почему об этом надо написать. Неделю думал, кому об этом надо написать.

Если вы родитель, если у вас будут дети, то, полагаю, вам нужно это прочитать. Даже если не будет, то вы знакомы со своим внутренним ребёнком. Не поделиться этим постом с кем-то. А прочитать и услышать. 

У меня написано про это два прилизанных текста, но нахер в таких вопросах прилизанность.

Контекст. Последний месяц читаю посты молодых женщин о харрасменте, и понимаю что внутри пиздец накрывает. Не просто эмпатия, сочувствие, а лютый пиздец - ночами не сплю.

В моей жизни было дохера этого. Начиная с моих шести лет, за что я готов тому человеку перерезать горло, потому что то говно, которое мне пришлось построить на месте тех событий, чтобы хоть как-то функционировать, я разбираю по кирпичикам до сих пор.  Даже в мои четырнадцать-пятнадцать-шестнадцать, когда уже голос сломался, морду успели набить, ноги волосатые, и уже одноклассниц на дискотеках целуешь, неожиданно рука взрослого мужика в моих штанах, и всё,- шерсть дыбом, а даже не можешь убежать. Не можешь шаг сделать в сторону. И даже если это не мужчина, а женщина, сыну которой преподаёшь английский: "Денис, скажи я красивая? Мой муж считает, что нет. А если это снять?". Или если это пьяная тусовка на новый год в баре, где я работал: "Эй, ему только 16? Раздевай его!". И внутри всё замирает. И внутри всё умирает. И слышишь свой собственный шепот: "Можно, я уйду? Пожалуйста". 

Но, блять, мы же супермашины. Мы всё это говно засмеиваем, а поражения превращает в победы. А потом, вот, через двадцать лет не спим по ночам, и сами не знаем, что надо сделать, чтобы внутри перестало выть. 

Всех не накажут, всех не переучат, всех не спасут, всех не вытащат со дна их переживаний, всех не залатают. И поэтому единственное, что можно сделать - это научить своих детей брыкаться, кричать, шипеть, кусаться, знать свои границы, научить их слову "нет".

Но будет лучше, если мы просто сможем любить их и принимать, и сможем научить их любить и принимать себя. А ещё мы сможем иногда быть для них, чтобы они не шли искать восхищение у стремных мужиков, чтобы они не хотели выполнить любое желание других людей, лишь бы им сказали, что они хорошие, чтобы они не искали своих родителей там, где их нет.

Поговорите со своими детьми. Если не знаете как, напишите мне, я расскажу. Я поговорил. Моему сыну 14 лет, у него ноги волосатые и голос сломался. Но это почти ничего не значит. Я на себе проверял.

Поговорите со своими детьми.

Сижу, думаю. Придумываю, как лучше с манЕкеном поступить. Сами знаете, где думается лучше всего. И, в общем, придумал. Гениальнейшую идею придумал, гениальнейшую!
Выскакиваю из туалета, штаны на бегу застёгиваю, бегу к манЕкену, чтобы примерить, как правильно разрезать ей грудь, чтобы поместить полезный груз. Вот тут по шву порезать, а здесь можно зашпаклевать..
​
"Пап,...",- поворачиваюсь к сыну. Он сидит в кресле и, видимо, уже давно за мной наблюдает: "А вот пока ты на грудь пластмассовую смотришь, ты ремень на штанах растёгиваешь или застёгиваешь? Я просто понять хочу, куда звонить.."
​

​Школа моего сына - это место, где свет. Тёплый и доброжелательный, в который хочется встать в моменты собственного бессилия, где можно, прислонившись к колонне актового зала, убежать в рассказываемую детьми сказку для всех родителей, или услышать звуки незнакомых до этого дня инструментов. А когда душа раскрывается, то становишься очень уязвимым. И мне как раз одна такая история запомнилась.

Это был канун рождества в младшей школе или даже детского садика, который находится в том же здании, соединяя такие важные периоды жизни в одно целое комфортное приключение для ребёнка, - всех родителей пригласили в актовый зал, который выглядел как амфитеатр - мы сидели вокруг огромной выложенной еловыми ветками на полу спирали, которая в центре сходилась с красивой украшенной горящей свечой.

Учитель музыки стал наигрывать что-то неспешное и очень успокаивающее - это был пролог к красивой церемонии, когда каждый ребёнок по очереди приглашался в центр зала со своей маленькой свечкой, которую ему зажигают его родители. И вот эти малыши, сосредоточившись на маленьком огоньке, шли вдоль еловых веток по спирали, приближаясь к её центру, и останавливались в любом месте, повинуясь какому-то импульсу, и ставили свечку в том месте, где они остановились.

Я смотрел на это со своего места, которое было почти под крышей, а поэтому видел всю картину целиком - это была огромная хвойная галактика, и каждый ребёнок был маленькой звездочкой, которая зажигает свой огонь от своих родителей, а потом находит свое место в этой вселенной, озаряя всё вокруг. И вот уже всё светилось новыми людьми-звёздочками, а я уже, кажется, не дышал. И только потом, бредя к машине, думал о школе и этих людях, у которых красивые мысли и красивые сердца, и которые сумели превратить проходной школьный праздник в таинство, о котором я точно буду рассказывать своему сыну через двадцать или тридцать лет. И через двадцать, и через тридцать.

И потом ещё учитель запел. И ему сразу же вторили все родители, которые сидели в этом зале. Что-то вкрадчивое и тихое, почти шепотом, но пели, наверное, все, кто умел петь. То есть, все - латышская школа же. Помню, сидел оглушенный невозможностью быть там из своего детства, быть там через века общей истории и общности. И помню точно, что закрыл глаза и просто слушал.

Вообще, понял, что когда мне кажется, что не могу, я закрываю глаза.

фотка уже совсем другого Дениса из прошлого. Dmitry Bulkin
​

​Вчера мой сын красным карандашом подделал тест на ковид, чтобы не идти в школу. Cepuri nost.
​