О, сегодня было прекрасное.

Я возвращаюсь вечером домой в сумерках с дождём, в районе Тейки через дорогу из припаркованной полицейской машины с жезлом наперевес ко мне спешит полицейский. У меня регги, не пристёгнутый ремень и, как оказалось, правый ближний не горит. У полицейского - приталенная униформа, волосы, собранные в конский хвост, обаятельная улыбка и красиво подведённые глаза.
- У вас же не было до этого нарушений, правда?
Пока мне выписывают штраф, я в зеркало заднего вида рассматриваю трафарированную машину. Она правда там сидит одна. Никаких с трудом помещающихся в кресло грузных инспекторов на пассажирском сидении.
- Я вам выписала только за фару. И только предупреждение. Но вы пристёгивайтесь, пожалуйста. Вот тут две подписи. Так. А здесь ваш телефон или e-mail.
- Ой, а зачем нужен мой телефон?
- Я не знаю, новые правила.

И вот через четыре часа я сижу дома, смеюсь в голос, переживаю прекрасный l'esprit de l'escalier и втайне надеюсь, что мне позвонит прекрасная инспектор. Потому что я видел такое в кино, и мне понравилось.

В конце февраля на наш театральный огонёк, который по истечению двух с половиной часов пылает самым настоящим пожаром, зашёл Сергей Розов, - режиссёр и педагог. После окончания спектакля он осмелился взять слово, и за пять минут открыл перед зрителями (да и перед нами тоже, что уж тут) вторую вселенную, которая разворачивалась всё это время на сцене. Его профессиональная оценка (хотя, он честно признался, что готов поспорить с пьесой) дала огромную глубину, раскрыв нюансы, заметные только профессионалам и тем, кто ходит на спектакли как на работу, связав актёров и зрителей своей авторитетной повесткой.
​
В этот раз на нашем спектакле обещал быть (вот и ссылка даже) сам автор пьесы "Она в отсуствии любви и смерти" - Эдвард Радзинский. И мне есть, что вам сказать по этому поводу.

Мне страшно взять даже на свои семь минут на сцене ответственность за слово "Театр" перед таким авторитетом. Мне бесконечно любопытно, как раскроется история наших героев в словах первоисточника, человека, чью историю интерпретировали наши режиссёры и мы. И в этом событии очень много сакрального, когда написанная и отпущенная автором история возвращается к нему снова, переосмысленная другим поколением, но всё о том же.

Если бы у меня была возможность сходить, то я бы сходил: увидеть эту историю с новым нервом (а он будет, боже мой, какой там будет нерв), возможно, услышать автора, и почувствовать, как эта история бьётся между зрителем, автором, режиссёрами и, наконец, нами, актёрами, которые на самом деле совсем не играют.

- Денис, ты очень похож на моего сына. 
- Да, кстати, я тоже когда первый раз зашёл к тебе домой, я сразу вспомнил его сына. У вас глаза очень похожи. 

Субботнее утро. Мы сидим на моей кухне и обмываем окончание ремонта. Без этой бутылки виски гарантия не работает, ломается резьба в трубе и приходится выдалбливать свежевыложенный кафель, вчера проверяли. Напротив меня двое прекрасных, отзывчивых строителя, - впервые я с таким удовольствием расставался с такой суммой денег.

Эти двое совсем разные. Один, уставший от жизни, интеллигентный мужчина, который годится мне в отцы, а второй простодушный, открытый хорошей рок-музыке помощник, которому слегка за пятьдесят.

Мы пьём. Они от усталости после трёхнедельного спринта, а я просто хочу выпить,потому что все три недели приходил домой, чтобы спрятаться под пыльным одеялом. От работа, обязательств и протекающих труб. Накопилось. 

- Денис, вот ты мне скажи, почему вы такие? Не самостоятельные, что ли... Ну, ваше поколение. 
Я улыбаюсь ему в глаза. Мне хорошо сейчас. У меня не было конфликта с отцом, через который мне надо было бы вырасти, и который теперь уже намечается у меня самого в роли отца. Бутылка уже почти закончилась - можно попробовать и сыграть:
- А вы сейчас у кого спрашиваете? У Дениса или вашего сына? 
- У сына. Слушай, а можно я тебя "сына" буду называть? Вот, скажи, сына, мне страшно уходить, понимаешь? Тебе тридцать, а ты всё равно раз в полгода приходишь, чтобы попросить у меня денег. Что ты будешь делать, если меня не станет? Почему так? 
- А помнишь, когда я хотел пойти, а ты не разрешил? Когда я хотел сгореть, а ты сказал, что так нельзя? 
- Но ведь так нельзя, понимаешь? Я не для этого тебя растил. 
Замолкает. Мы смотрим друг на друга. Он улыбается внутрь себя.
- Жизнь говно, сына. Но я тебя услышал. Извини. 
Мы молча чокаемся. Из соседней комнаты раздается голос:
- Эй, ребята, ну, нельзя так. Не об этом же этот день. 
Слышен шум вставляемого в розетку штепселя от портативного радио. Сейчас зазвучит SWH Rock. Что-то из Black Sabbath. И солнце в окно.