Закончился фестиваль, а вместе с ним и наш квест. Марго, Шарлотта, Юля, Маша и Егор - мы были все там. Каждый на своём этапе, двигая в критический момент проект вперёд - своей верой, идеями и харизмой.

А ещё мой сын. И это, наверное, самое сильное впечатление. Когда парень, не знающий ни общей концепции, ни дедлайнов, вписывается в проект со словами: я хочу вам помочь, а потом держит фонарик, когда дымятся провода и хочется плакать от бессилия. К слову о безусловной любви.

Наверное, такого больше не будет. Точнее, так больше не будет. Мы все наелись усталостью, стонущими эго и комарами. Так что в следующий раз планирование, распределение ролей и репелленты.

Фестиваль Комета же оказался на проверку принимающим, позитивным (уверен, что даже позитивнее конкурирующих) и полным откровений и совсем неожиданных встреч.

Мне же не хватало такого взаимодействия, когда делясь своим, можно было сразу же получить обратную связь. Я наблюдал, как люди, вставая с массажного стола, обнимались с массажистами, случайные слушатели заключали в объятия ведущих мастер-классов, а музыканты получали свою порцию криков и аплодисментов, а потом возвращался к нашей инсталляции и тихонечко подслушивал разговоры стоящих перед красной кнопкой зрителей, потому что никакого другого формата взаимодействия и не предполагается. Мы сказали всё.
​
Так получилось, что из-за технических ограничений нам пришлось на ходу переделывать концепт, превратив интерактивный объект, дающий зрителю чувство соприча-ча-частности, в отрезвляющий и провокационный манифест, от которого многие буквально бежали, чтобы вернуться к светлым мотивам pachamama beats. И если с одной стороны, мы гордились тем, как мы элегантно решили все свои проблемы, превратив недостатки в достоинства, то с другой стороны, как комплиментарно заметил один из подслушанных мною зрителей, нашей инсталляции место не на Комете, а на Riboca. Ну что ж, вызов брошен, и нам два раза повторять не надо.
​
Ах, да. На входе мне выдали браслетик mākslinieks - artist, а значит всё не зря.

​Погиб Фёдор. Парень, которым я восхищался в социальных сетях, который жил на грани фола, проверяя себя каждый день на наличие яиц. Большой, громкий мужчина, быстро полысевший, но это же потому что тестостерон, рядом с которым хотелось сжаться и исчезнуть. А исчез он. Проиграл своей собственной чёрной коробке на плечах, которая начала подкидывать шальные сценарии. Такие, что даже пришлось с ножом бросаться на людей. В психиатрической клинике это назвали параноей и назначили трёхнедельный курс. А потом, наверное, было всё хорошо - Фёдор прислушивался к себе и, вероятно, посматривал на выписанные таблетки. А потом сдался и исчез.

Никогда не был по ту сторону. Мне так кажется. Я сижу перед монитором и набираю этот текст. Если я сниму очки, то буквы начнут сливаться в красивое мирцающее марево, после которого и тени на стенах начнут подрагивать в такт. Моему пульсу или шестидесятигерцовому монитору. Где-то за окном закричит ещё один проигравший. Или выигравший. Или кошка. Мяу. Мне хочется знать, что у всех так же. Что все втихаря контролируемо сходят с ума, рисуя в своей голове красивые и понятные только себе цветные круги.

Или, вот, Игорь, который живёт в Лондоне, при встрече со мной попросил назвать мой рижский айпи адрес, с которого я выхожу в сеть. Я рассмеялся, думая что это шутка, а потом встретился с ним взглядом и решил, что лучше будет честно сказать, что я его знать не знаю. Игорь на бумажке написал мне 12 цифр и, смотря мне в глаза, сказал: "я знаю, вы заодно". Помню, что с жаром бросился доказывать, что он вот вообще не прав, но сдался после аргумента, что переставленные буквы моей фамилии - это его часть его почтового индекса в Лондоне.

А ещё была одна женщина, которая слушала по ночам радио, чтобы услышать голос своего друга, который погиб за год до этого. Я прятал кабель питания от магнитофона, кричал, плакал, держал руками дверь, чтобы она не могла зайти в комнату, где стояло радио, и очень-очень злился на то, что у наших двух миров такая разная физика, что мы даже не слышим друг-друга. В моей голове никак не могло уложиться, что моей реальности, которая претендовала на универсальность, можно противопоставить другую, где у каждой вещи есть другое предназначение, у сундуков второе дно, а за углом и вправду меня ждёт маньяк. И эта реальность была такой же действенной, как и моя. Такой же настоящей и не терпящей конкуренции.

Мне, наверняка, повезло. Я свою фантазию облекаю то в шёлк, то в слова - не самые агрессивные формы взаимодействия с миром. Но грань тонка, да и у каждого она слишком своя, чтобы всегда рассчитывать на то, чтобы быть понятым и принятым. Даже самим собой. Пару месяцев назад мне предложили проконсультироваться с психиатром. Даже сейчас, печатая этот текст, я понимаю, как страшно это звучит, хотя умом фиксирую, что это не диагноз, и даже не прилюдия к нему - это всего лишь возможность проконсультироваться со специалистом, который работает с человеческой психикой, имеет представление о биохимии мозга, и обладает огромным опытом работы с людьми в самых разных ситуациях. Но.

Что я могу противопоставить этой стигме, которая выросла на чужих слезах и таблетках? Наверное, только огромный запас сил для человеческого тепла. Ум давно проиграл, сил не всегда хватает, точно так же как и слов. Лет пять назад я забирал знакомую из психиатрической клиники. Мы выкурили по сигарете и она сказала: "Диня, очень хочется целоваться. Отдолжи свои пару минут". Я посмотрел ей в глаза, слегка (и, скорее всего, глупо) улыбаясь, а в голове в это время пульсировало: "это нельзя делать из жалости", "ты всё сделаешь лишь сложнее", "нельзя пользоваться уязвимым положением человека" и ещё миллион пиздецов, которые появляются, когда весь мир смотрит на тебя, хотя это всего лишь пара минут и дело двоих. Я закрыл глаза и представил, как вырастают миллион цветных кругов...

​В последнее время часто гоняем с Микой на великах по всему городу. Бывает и по сорок километров за день.

Несколько часов проведённых вместе и, главное, на равных, делают возможным разговоры про презервативы, любовь, дружбу, свадьбы, возможных братьев, моих бывших и его будущих. Однако, никакой назидательности - мне нечего ему дать, кроме своего опыта и взглядов на мир, которым он легко может противопоставить своё: "а я думаю, что это не так". 

И в этом месте не наступает тишина, которой я так боялся - я не замолкаю, боясь отсечь собственному сыну возможность получить болезненный опыт, но рассказываю ему о тех уроках, которые я получил - хорошее и плохое, смешное и грустное. Звучат ему знакомые имена и истории, в которых нет плохих или хороших, но есть люди, с которыми он тоже общался, и есть я со своими страхами и ошибками. 

Мы обнимаемся на прощание у дома. Он опять дал мне почувствовать себя цельным, и я опять обещаю себе, что попробую ему дать тоже самое.

​1/4 На данной фотографии художник, создающий свой автопортрет, как бы постулирует своё существование, являясь одновременно и источником света, и, что не менее важно, не работающим источником света. Эта двойственность, как мы дальше увидим, проходит красной линией через всю фотографическую самопрезентацию автора.

​2/4 На данной фотографии, являющейся также частью полиптиха, художник, не разрешая обозначенное ранее противоречие, одновременно делает шаг навстречу зрителю. Обнажённая, не работающая лампа, являющаяся центром композиции, завлекает зрителя своим несовершенством, предлагая ему самостоятельно разрешить обозначенную проблематику, одновременно недвусмысленно намекая что результат всё равно будет один. Жопа.

​3/4 Третья часть того, что мы вскоре назовём квадриптихом, по своему снимает напряжение. Мир восстанавливает свои границы и принимает привычные очертания. Кофе, машина, летняя улица Тербетас. Мы все заслужили по сигарете.
Играет ли с нами художник? Играет ли он с собой? Или он сам вынужден перевести дух прямо посередине своего одиночного забега. Вопрос к вам, уважаемые зрители

​4/4 Последняя картина квадриптиха опять предлагает нам наготу, как самый простой путь взаимодействия с художником. Но мы с вами будем умнее, не позволив подсвеченым формам увести нас от важного. Очевидно, что после предыдущей фотографии наш герой пережил очередное падение, оказавшись в очень не комфортных обстоятельствах. Но мы опять проигнорируем эту примитивную символику, и обратимся к фотографии, как к сложному и многослойному рассказу. Смотрите, в кадре нам опять предлагают сломанный светильник, но при этом этом вся композиция освещена более мощным уличным фонарём, который остаётся вне кадра. Является ли это предложением искать истину вне себя (в эпоху отказа от грандиозного Я - это могло бы быть отличным вектором для поиска через объектив фотографа). Или, возможно, это отсылка к тексту песни, где звучат такие слова:  My Darkness Is Shining, давая нам повод говорить о принятии Художника и зрителем, и самим собой, как об универсальном инструменте взаимодействия. Это тост и спокойной ночи.

Когда мне было 5 лет, мы с братом приехали в Пярну к друзьям родителей на пару недель. Вместе с нами в дом въехал очаровательный щенок овчарки, который все эти две недели носился за нами по этажам и кусал за пятки. Тарко — это Умница по-эстонски или как-то так. 

В следующий раз мы увиделись лишь через 11 лет. Я приехал нелепым долговязым подростком, который страшно боялся собак и старшеклассников, а Тарко превратился в сторожевого пса, которому отдали в безраздельное властвование всю территорию вокруг дома. Что  он, собственно, и продемонстрировал, когда я открыл калитку — из-за угла дома, заливаясь лаем, выбежал огромный пёс, который вот вообще никак не был похож на того щенка, который засыпал у меня под одеялом. Я замер и зажмурился. Но за эти разделявшие нас десять метров, которые он преодолел в три огромных прыжка, лай превратился в скулёж. И, когда я открыл глаза, рядом со мной, положив лапы мне на плечи, уже был мой друг детства, который меня не забыл. Одиннадцать лет.