Заглянуть в чужую голову невозможно, даже если вам это предлагают. А я вам предлагаю.
Зарегистрироваться для посещения Кратера Памяти.

Ieskatīties cita cilvēkā galvā nav iespējams, pat ja jums to piedāvā. Bet es jums to piedāvāju.
Reģistrēties pieredzei.

It is impossible to look inside another person head. Even if you are invited to do this. I invite you to do this.
Register for Memory Crater experience.
​

Сижу, думаю. Придумываю, как лучше с манЕкеном поступить. Сами знаете, где думается лучше всего. И, в общем, придумал. Гениальнейшую идею придумал, гениальнейшую!
Выскакиваю из туалета, штаны на бегу застёгиваю, бегу к манЕкену, чтобы примерить, как правильно разрезать ей грудь, чтобы поместить полезный груз. Вот тут по шву порезать, а здесь можно зашпаклевать..
​
"Пап,...",- поворачиваюсь к сыну. Он сидит в кресле и, видимо, уже давно за мной наблюдает: "А вот пока ты на грудь пластмассовую смотришь, ты ремень на штанах растёгиваешь или застёгиваешь? Я просто понять хочу, куда звонить.."
​

Пару месяцев назад я выложил пост в инстаграме, чтобы обнаружить, что теперь они оформляются в виде reels, за продвижение которых так топит в последнее время компания Meta. И с тех самых пор я переживаю один из самых целительных экзистенциальных кризисов на моей памяти.

Пять тысяч лайков в моей мифологии - это очень много. А тут, открываю инстаграм, а там по 300 лайков в день, и так целый месяц - казалось бы, вот оно признание. Но по факту, никогда ничего кроме раздражения это не вызывало - в этом бесконечном списке сердечек и комментариев невозможно найти реакции тех, кого я знаю лично, и кто мне сам по себе интересен, что лишает меня самой нужной пищи для моей чёрной души - иллюзии близости.
То есть, получается, что для меня ценность каждого лайка в его предистории и продолжении - в моей голове существует презумпция, что я понимаю, почему этот человек поставил ту или иную реакцию, позволяя мне играть в игры с воображаемым Другим, где этого Другого на самом деле вообще нет.

А что это, как не иллюзия контроля, спросил я сам себя. И это было бы достаточно невинной практикой виртуального мира, если бы мне не хватило духа признаться, что эту схему я перетаскиваю и в реальный мир - где все люди существуют лишь в моей голове, а, например, их поведение и реакция на мои поступки, отличающаяся от моих ожиданий, разрушают меня до основания.

И даже мой кратер памяти, будучи метафорой свободы интерпретации и близости, если копнуть, оказывается символом одностороннего контроля и невозможности этой близости.
Ролики я удалил. Но себя такого, каким я являюсь, в самом человеколюбивом смысле удалить невозможно. Осознание собственной многослойности, которая присуща каждому человеку, лишает меня возможности когда-либо до конца поверить самому себе, в моменты слабости оставляя лишь огромное чувство сожаления, что я не могу прожить эту жизнь просто. Проще.
​
Но это только в минуты слабости. Потому что есть ещё моменты всемогущества. Но о них в другой раз. А пока что я буду продолжать делать то, что у меня получается лучше всего - играть в самого себя - ОДИНОКОГО ОДИНОЧКУ, ОДИНОКО БРЕДУЩЕГО ПО ОДИНОКОЙ ДОРОГЕ. В ОДИНОЧЕСТВЕ.

Про театр. Вчера была премьера нашей новой постановки "Пьеса №27". Была и была, не так ли? Только почему-то сегодня ощущение, что было всё и больше ничего не осталось.
Делим на мою эмоциональность.

Тут мог бы быть текст о глубине пьесы и её интерпретациях, но я оставлю это на откуп зрителям - как сказал Кирилл Серебренников: "если вам показалось, что фильм именно про это, значит так оно и было". Написал бы ещё про то, про что никто другой не сможет написать - про себя, но, как мне это видится, я успею это сделать ещё пару сотен раз. Поэтому так.
Вчера что-то умерло по-настоящему. Но сначала ожило. На мгновение. На один такт. Задрожало неожиданными слезами в глазах напротив, которые даже были заметны зрителям, а потом застыло по углам дивана в последней сцене и, наконец, исчезло во включённом освещении зрительного зала.

Мне подумалось, что сам формат театра накладывает обязательства на актёров - слышать и видеть второго человека даже тогда, когда в обычной ситуации люди уже давно бы замолчали, или сбросили накопленное через крик или бегство. А тут, на сцене, мы всё равно остаёмся, хотя и сто раз по сюжету уходим. Ведомые общей высшей целью, мы чувствуем спиной, танцуем общий рисунок, даже если ненавидим, даже если изменяем, даже если уже нечего сказать. И в этот момент отношения двух людей, не только как персонажей, на сцене расчерчиваются на огромном количестве уровней, до которых в жизни не всегда есть возможность дойти.

И поэтому, вчера после спектакля я сидел на расстоянии вытянутой руки от своего партнёра по сцене и смотрел потерянным взглядом на человека, с которым у меня всё было и.. ничего не было. И поэтому, сегодня в переписке прозвучало признание, что такое ощущение, что что-то безнадёжно проёбано, и хочется метаться по этому дивану в синем тумане в поисках своего угла, которого никогда не было.
​
И парадокс в том, что всё, что написано выше, лишь говорит о том, что вчера на сцене всё было по-настоящему. Даже если ничего было.

​Фото Марины Алексютиной

Подъезжаю к дому, а подъезда нет. И дверь заколочена. Самое время почитать бумажки, которыми обклеен наш спецпроект в последнее время: уважаемые жильцы, в связи с ремонтом подъезда, просим вас использовать второй вход. А второй вход, это тот вход, у которого нет кода на дверях. Но есть чип, которым я не обзавёлся за семь лет - ленивое, некомпетентное создание.

В телефоне два номера соседей. Один из них умер, а второй уехал на хутор с детьми. А знакомые соседи на первом этаже уже съехали, поэтому нельзя просто постучать в окошко и попросить открыть дверь. И это всё за последний год моей осознанной социальной пассивности - стоит послать мир нахрен, и он уже шлёт тебя.

В подъезде один собачник и один лудоман, остальное большинство - уставшие от жизни пенсионеры, а значит шансы проторчать у подъезда следующие несколько часов достаточно велики - когда там ирландские доги в туалет ходят? А счастливый час в фениксе когда? Labrīt, мои соседи из подъезда слева, идущие на прогулку. Спасибо за сочувственную улыбку.
А дома не просто тепло, дома костюм для сегодняшней премьеры в нашем театре, где я, наконец-то, играю не мягкого или истеричного персонажа, а мужественного и решительного мужчину, ответственного за себя и свои поступки, который, вдобавок, ещё и раздевается на сцене - секси-пэкси. Когда вырасту, обязательно таким стану. А пока надо сидеть и ждать лудомана.

"А Оскар выйдет? А скиньте чип".

Про своего персонажа я соврал. Он, если поскрести, такой же как и я. Играет сам для себя. Как обычно. Просто очень хочется быть идеальным. Чип от подъезда в собственный дом иметь, например. Или хотя бы.

А спектакль, на самом деле, очень пронзительный. Как обычно и бывает, когда люди за режиссерским пультом и на сцене осознают дуальность природы человека, а это значит: любить и делать больно, быть идеальным и не иметь чипа в собственный подъезд.
​
На премьеру никого не зову, а на следующие даты позову всех. Если домой пустят.

На выходных сказали, что до посещения Кратера Памяти меня очень легко держать в голове в образе зелёного кузнечика - при первом приближении я источаю поверхностность и жизнерадостность. Мой мир - это порхание с ветки на ветку, по самому дешёвому тарифу. А потом добавили, что после посещения уже так не видится - появляется не свойственная кузнечикам многослойность.

Наверное, стоит признаться, что мне очень часто нужно себя принимать в образе зелёного кузнечика. Это такая зона безопасности. Потому что по всем остальным фронтам регулярно пиздят, а хочется прыгать, скакать и вот это всё, чтобы не вспоминать, что даже парень, который об этом пел, уже умер.

А тут на репетиции нового спектакля ставим сцену, где мне надо раздется по пояс, и кто-то из коллег по сцене, сказал, что я выгляжу постарше своего возраста. Бам! Винчик без документов продают последние два месяца. Бам! Сел в тачку, сфоткался. Борода с проседью. Бам! Инфляция. Бам!

Еду по городу. Думаю. Окей, я точно не кузнечик. У меня многослойность и гараж с интерактивной инсталляцией. Может это всё в комплекте идёт? Родители, которые как дети; книги, которые как родители; отношения, которые как ступеньки к себе; проекты, превратившиеся из хобби в часть моей самоидентификации.
​
Я не кузнечик. Я - шершомэн.
​

Всю жизнь чураюсь какой-то конвенциальности по поводу того, каким должен быть мужчина. И при этом каждую секунду своего существования ненавижу себя за то, что как раз конвенциальным мужчиной в моём представлении не являюсь. И при этом удивительным образом в отношении машины с такой радостью и лёгкостью соглашаюсь быть тем самым чуваком - моющим на автомойке на последние деньги, сдувающим пылинки, и при первой же возможности уезжающим в закат, даже если на это надо потратить 20 евро на 100 километров. Всего лишь. И не на сто километров, а за час.
​
Машина - это метафора контроля и свободы. Или гипербола. Или литота - у каждого свой уровень тестостерона.
А ещё это пельмешка.

Когда мы общаемся по-настоящему,
мы украдкой забираем себе кусочки второго человека. На память или чтобы попозже смаковать. Украдкой. Ракурсы, тени, запах, тембр голоса, прикосновение, взгляд, смех, узор на чайной кружке, мгновение, когда взглядом встречаетесь - всё распадается на маленькие кусочки.

Но если сами в этот момент настоящие, то мы ещё украдкой оставляем кусочки себя. Такие токены, ключи - отмычки.
​
И в идеальном мире, конечно, у этих токенов нет срока годности. Но это не безопасно. Но зато так красиво. Но небезопасно.
​

Сегодня видел, как мужчина из мусорника достал кенгуру. Обнял его (даже потискал), поставил рядом, и продолжил копаться в мусорнике дальше. На мгновение захотелось подойти и спросить про его одиночество. Но я испугался. Испугался нарваться на грубость. Испугался, что он подумает, что я тоже одинок, раз обнимающий плюшевого кенгуру мужчина у мусорника вызывает у меня такие мысли.
​
За столько лет видел разное одиночество. Очень плохо замаскированное. Шутками, алкоголем, грубостью, формально-деловыми отношениями. Теперь, вот, плюшевыми кенгуру.
​

​В коллекцию прекрасных встреч разговор сегодня утром на латышском с мужчиной слегка за пятьдесят, который попросил скрутить сигарету.

- А я на работу решил сегодня не идти. Нужно время для себя. Особенно, когда чувствуешь, что депрессия подкатывает. Я это дело не люблю, но вчера купил выпить, выпил рюмку, и вот это тепло, которое по груди растекается, понимаешь, что это единственное, что могло помочь в такой ситуации - дышать по-другому начинаешь, плечи сами расправляются. Но тут главное остановиться - я не смог, поэтому и на работу не иду сегодня. На работе не поймут же - смеяться будут - типа, алкоголик. На море поеду. В идеале в Сочи, но кто же сейчас туда может?
​
Уточняю, почему именно Сочи, делаю ошибку в склонении города, запнувшись на окончании.

- А ты русский что ли? Да, у всех наций свои косяки. Вот, я, например, русских боюсь. Ну, не русских, а Россию.
- Я тоже Россию боюсь.
- Вот, поэтому и на море поеду сегодня. Подышать.