Если бы в начале было слово, и слово это было бы "Бог", то тогда я обвинил бы его. Но бога нет, и обманул меня кто-то другой, подложив мне тридцать с копейками лет назад слово как универсальный инструмент денотации этого мира. Вместе с той самой последней буквой алфавита - "Я". А вместе со словом появилась дискретность: пространство разделилось пунктирами, а время секундными стрелками - мы стали двигаться урывками, спотыкаясь о собственные конструкты, постоянно оглядываясь на это самое "Я". А нужно было всего лишь поплыть.

Слово - это механическая шестерёнка, которая заставляет поезда ходить, а нас объединяться под знамёнами цивилизаций, обобщаясь до строчки в статистическом отчёте. Цифровой наждачный лист со своими 101010 взамен аналоговых перекатов человеческой души. Схематическое упрощение, перевод реальности на другие рельсы, которые много проще со своими универсальными алгоритмами, да ещё и с опцией поиграть в бога. И придумать ещё одно слово.

Поэтому, наверное, построить дом намного проще, чем жить в нём. Жак Фреско в своей знаменитой лекции говорит, что самолёт создают, вооружившись исключительно языком инженеров - строго регламентированным инструментом для постройки самолёта. Наш же язык - это язык конфликтов и войн - мы не умеем задавать вопросы, мы не договариваемся о понятиях и системах координат. Ведь вести разговор языком юридических выписок - это не про жизнь, да? Слово - это компромисс. Full HD на том месте, где происходит ваша жизнь. Да, иногда это возможность сархивировать всю реальность до одного протяжного "бляяяя..". 

Но тут у слова появляется ещё одна проблема. Точнее две. Это ты и я.

Чем книга лучше фильма? В девяти случаях из десяти вам ответят про возможность самостоятельно дорисовать описываемую в книге реальность. Больше возможности для интерпретации, место для манёвра, площадка безопасности для себя одного. Автор произведения заканчивается там, где начинается читатель. Так почему же мне надо отделять магию книжных слов от того, что говорит мне в лицо мой собеседник? В диалоге его слово становится моим, а его смысл превращается в кубик на моей территории, где все события выдуманы, а персонажи, если и имеют сходство с реальными людьми, то лишь по воле случая. И бам! Я опять споткнулся.

Но что это? Я же споткнулся не о тебя и твои смыслы, но лишь о свои коробочки с историями, о свои проекции из прошлого и, самое главное, о свои собственные интерпретации твоего слова. Обо всё то, что как раз и набирает меня до той самой последней буквы в русском алфавите. Самое большое слово, самый большой фак макрокосмосу, самый большой фак тебе - это я сам. Сам Я.

Уставшие от слов и отчаянно нуждающиеся в них, постоянно одёргивающие себя в вечном эготрипе, служащим тонкой границей с безвременьем космоса, которого мы так боимся, но по которому так тоскуем, мы по старой схеме реализуемся на пике этого противоречия, балансируя, но с таким огромным удовольствием готовые свалиться в одну из сторон. И мы будем тут. И не перестанем пытаться сказать то, что сказать невозможно.

В моём ящике для инструментов есть слово. И я знаю, что если его убрать, то исчезнем и мы, превратившись в звёздное небо. То самое, которое скрыто под позолотой эго каждого из нас. И поэтому в моём ящике для таких моментов есть тишина. Даже если её хватает только лишь на 500 дней лета.

Мы все боремся с пустотой. Хотим мы того или нет. На каждом уровне нашего существования мы провозглашаем себя чем-то отличным от нуля, с вектором вывернутым на понижение энтропии. Накопить, собрать, собраться, реализоваться, взорваться, разложиться, чтобы опять собраться. Даже наша смерть высверливается в граните, провозглашающем наше бессмертие в памяти других людей. Последний факъю в небо - я имел, я крутил, и вот это было времечко.

Расставляем поручни, подставляем костыли, стелим соломку - наша внутренний вакуум грозит разрастись до размеров нас самих, поэтому мы так часто находим себя на дне бутылки или в лозунгах других людей. Только не останавливайся - твой баланс в движении.

В этом забеге, длящимся ровно один круг, падаешь и рассыпаешься много раз. Первое время исключительно в руки собственных родителей, но я точно помню, как в свои шестнадцать я махнул мимо прямо на асфальт. Дальше сам.

Я помню как на собрании в детском садике моего сына кто-то достал гитару, и все начали петь тихую песню на латышском языке. А я молчал, потому что не знал вообще никаких песен. Я падал мимо заботливого постеленного  для заблудших душ пледика с вышитым аусеклитисом, точно так же как проходил сквозь бронзовые берёзки и пятиконечные звёзды за год до этого в Москве. И поэтому на месте национального самосознания уязвлённая пустота, хотя, уверен, для некоторых - это комфортное кресло, откуда удобно смотреть на весь остальной мир.

С недавних пор я отказываюсь опираться на своё мужское начало - вытащил из него арматуру общественных ожиданий и растёкся тёплой рекой самости. В образовавшийся психосоциальный вакуум отказываюсь пускать даже слово - дискретность порождает конфликты, поэтому мне комфортно скользить в касаниях тех, кто принимает меня на этом уровне без слов.

Для эстетов ещё существует диметилтриптаминовые  потоки и их аналоги, где можно на околосветовой скорости покинуть антропоцентрическую систему нашего мира, растворяясь в  осязаемом эфире, пребывая в трансцеденте, без объекта и субъекта, подлежащего и сказуемого.

Подобная поэтапная деконструкция провоцирует. Пустота берёт нас, оставляя дыры в наших принципах; рвёт в клочья наш юношеский максимализм, заставляя нашу нервную систему приспосабливаться к беспокойному разуму. Кто-то берёт в руки флаги, кто-то оружие; кто-то в собственной черноте видит оттенки серого, а кто-то рисует цветом по другим людям; кто-то поёт, а кто-то замолкает - сначала в смятении, а потом и в смирении, - мы прекрасны в своём разнообразии, в своей такой пугающей на первый взгляд неустроенности в этом мире, в котором на самом деле не надо костылей-наций и костылей-религий и миллион других штук, за которыми мы прячем свою пус-то-ту. 

Мика играет свой положенный час в компьютер. Через плечо заглядываю в экран, там онлайн войнушка. Иду в другую комнату, устанавливаю эту же игру себе на компьютер. Подключаюсь к серверу, нахожу карту, на которой играет мой сын. Выбираю вьетконговцев, потому что Микаэль играет за американцев. Со снайперской винтовкой ползу за развалинами посёлка, выискивая через прицел заветный ник "tomato2soup".  Вот он несётся через пустырь, поливая противника свинцом. Выстрел. Из соседней комнаты возмущённое "Эй, папа, тут кто-то с твоим ником меня убил!".
Кричу ему: "Это был я! Я в игре!", и через мгновение в комнату врывается он с криком "Моя папа меня убил! Я так счастлив, что мой папа со мной играет в игру!".
Мне становится стыдно, а Мика убегает к компьютеру с криком: "Стой там, никуда не уходи. Я сейчас подойду туда же и тебя обниму!". Мы обнимаемся среди развалин вьетнамской деревушки, мимо свистят пули, через мгновение меня застрелят из пулемёта, а моего сына из автомата калашникова. Мы счастливы.