​В этом году Эволупе двадцать лет. У неё ржавеют пороги и отваливаются вертикальные стойки. Мы проехал вместе больше двухсот тысяч километров, посетив в контининтальной Европе всё, кроме Греции.
Медленно с крыши сползают улитки.

Давайте поговорим. Про мир мужчин, тестостерона и окситоцин. А значит и про эмпатию, харрасмент, здоровый (и не очень) эгоизм и прочие противоречивые явления нашего сложноподдающегося описанию мира. 

Я - мужчина, мне тридцать три года и мне нравятся женщины, что бы я там иногда в себе не раскапывал. Нравятся они мне не меньше, чем когда мне было восемнадцать, но, будучи обвешанный регалиями, фобиями, травмами и фантазиями, я наверняка уступаю себе пятнадцатилетней давности в проворности, настойчивости и безбашенности. Пускай. Зато появилось впечатление, что я могу словно отстраниться и посмотреть на себя со стороны, например. Или вместо стремительного блицкрига, у меня теперь осознанность, отвественность и контролируемое погружение. Идеальный гражданин. Сам на себя ещё и доносы могу писать. Или романы. Хмм..

Когда вслед за приснопамятным Ванштейном посыпались и другие головы голливудского истеблишмента, в моей голове, давно укатанной идеями умеренного феминизма, вспыхнули яркие неоновые буквы: грядёт новый мир. Я метался в диалогах со своими друзьями от вопросов этики к идеям трансгуманизма, пытаясь нащупать общее место для всего, что произошло. Возможна ли в моём мире подобная ситуация? Или для этого нужно быть избалованным деньгами, славой и вниманием, чтобы позволить себе подобное поведение? Когда перед тобой раскрывают сто дверей, раздвигают сто пар ног, что тебя должно остановить на сто первый раз? И здесь я с удовольствием бы обратился к монологу Дастина Хоффмана о том, как важно за внешностью рассмотреть личность, но этот засранец на следующий день тоже оказался в расстрельных списках, явившись в тот же миг во всей своей мужской слабости. Слабости..

Я осёкся, понимая, что прежде, чем давать оценку произошедшему, я должен определить своё место на этой доске каминаутов. Домогался ли меня кто-то? Да, я был на той стороне, где невозможность выйти из ситуации с честью парализовывала меня в самом уголке моего сознания, одновременно развязывая руки человеку напротив. А самое главное, что я видел это вожделеющий взгляд напротив. И там отражался не я, но мясо. Нежное, юное мясо, которое не может сказать нет.

Я знаю, что происходит с мужчиной-победителем, который в своём образе возвышается громадой над миром, когда он красивому интеллектуальному вальсированию, почему-то выбирает спазматические движения бёдрами и растекается слюнями по чужой одежде. Ему лень. Фундаментальное качество, конечно, недооценнённое ни в экономических, ни в филосовских теориях. Ему лень учавствовать в сложных процессах. Он променял всё на самый энергоэффективный способ самоутверждения в своих притязаниях на сиюминутное счастье.  На секс. Приравнял его деньгам, оценил час своего времени, и перестал искать в этом таинство, второго человека, перестал искать в нём себя, упростив мир до круговорота бабла, эндорфина и белков с углеводами.  И превратился в животное, лишив себя самоиронии, отдав своё поведение на откуп базовых понятий.

Нигде не могу найти ссылку на оригинальный материал, но есть такая легенда, что когда в рамках эксперимента женщинам кололи так называемый "гормон мужественности" тестостерон, всё исследование законичилось по просьбе самих подопытных на уровне двадцать процентов от мужской нормы. Потому что "очень хотелось трахаться". Комплиментарный для мужчин эксперимент, подводящий нас к сакраментальному: представляете, как мужчинам тяжело.

Тяжело. Иногда до исступления. Но до дома добираешься, мастурбируешь и отпускает. А нет, иногда напиваешься и пишешь. А на следующее утро так рад, если тебе не отвечали. Это считается домогательствами? Домогался ли я кого-то? Нет. Почти всегда обоюдный флирт и правильная температура горения, за которыми можно всегда успеть разглядеть испуг, растерянность или победоносный блеск, чтобы на ходу перестроить реальность в самую адекватную для вас обоих. Потому что, привет, это не только про тебя. И никогда не будет только про тебя.

А иногда, а иногда, знаете, как бывает! Поднимаешься по лестнице. А впереди идёт девушка. А у тебя тестостерон. И тебе очень тяжело, практически до искр в глазах. А ещё на улице солнце светит. И ещё очки с диоптриями, в которые мир - дрожащий кристал. А ещё вчера тебе улыбнулись, и с кем-то ты чай пил. А кто-то тебе сердечко прислал или, вообще, обнял. И это всё нерасплескавшимся океаном у тебя в груди. А перед глазами чулочки, уходящие вверх. А выше бёдра, талия. И всё это тонкой тканью, которая, кажется, под твоей ладонью превратиться в горячий воздух и испариться. И сам себе улыбаешься, идёшь, рукой за перила перебираешь, чтобы не свалиться в счастливый обморок, а потом упираешься в её взгляд. И всем всё понятно, наверное. И теперь уже оба улыбаетесь. И почему-то этого вам обоим хватает.

Ps. Чем я отличаю от Ванштейна? Человеколюбием? Возможно, низким уровнем тестостерона? Про трансгуманизм тогда в другой раз.

Однажды, давным-давно, но уже на балконе моей квартиры, допивая, докуривая и домысливая мысль, Никита больше в сердцах, чем серьёзно, сказал, что ничего не мешает при регистрации брака выдавать вместе со свидетельством ещё и книгу о том, каким образом можно преодолевать те или иные кризисы, с которыми рано или поздно сталкиваются во всех отношениях. Утопическая идея, которая разобьётся о любую книжную полку дома - разве говорили бы мы в книгах о любви так много, если бы она была понятна и предсказуема?

И с Никитой, и с Кариной мы прочитали добрую половину наших книг,- дружбой и общением, длящимеся пятнадцать лет не разбрасываются, а поездки в горы не забываются. И на правах того самого человека, кто когда-то вас познакомил, я с удовольствием взял бы эти прочитанные половинки книг и соединил их в одну, наполненную вами такими, которых я знаю. И, уверен, что получился бы отличный первый том.

Второй том - ваш. Возможно, даже с вырванными листочками и перечёркнутыми абзацами. И называться он будет "Опыты", не важно. Сейчас мне кажется, что важнее напоминать себе, что именно этот том вы будете читать своим детям (а может они его сами найдут в тумбочке у вашей кровати), и что именно эту книгу вы будете листать в свои восемьдесят девять лет, когда ваша память заменит вам ваши глаза. Так что побольше цветных карандашей, кофейных пятен, губной помады и следов от варенья; побольше диалогов и поменьше многоточий; разных почерков вам и покрепче переплёт.

фото (с) Александр Михайлов

Этим летом Марина подошла ко мне и спросила, могу ли я отвезти её с собой в то место, где я один. Дорога в Лиепаю было первое, что пришло мне на ум. Вечером того же дня в голове было ещё очень много образов, символизирующих одиночество, которые мне каждый раз даются с трудом, потому что забирают без остатка, обнажают, разрывают, делают уязвимым, заставляют сердце выскакивать из груди от страха. От страха быть одному. Навсегда.

​В нашей театральной студии, где я и познакомился с Мариной, нам говорят, что нужно загнать переживания себе под кожу, чтобы они продирались на сцене через взгляд, мимику, движения, голосовые связки, чтобы разрывали пространство пружиной, заведённой у тебя внутри.

​Ранним утром того дня я должен был заехать за Мариной. Я ехал в четыре утра по пустому городу, заводя внутри себя эту пружину, которую я всегда (слышите, всегда!) готов разжать перед тем, кто готов услышать. Или увидеть, интерпретировать, взаимодействовать с уважением к моему ритму. Десять лет назад мне хватало слова "провокация" и "самолюбование", а сейчас  не хватает. Я не верю, что это огонь внутри горит на таком топливе. Я знаю, я чувствую, что мы сдвигаем плиты, что суставы прогибаются чуть сильнее, лёгкие наполняются, зрачки расширяются. Все наши порывы подхватывает ветер и их вдыхают те, кто готов дышать. 

​Марина взяла в то утро то, что захотела. Со свойственной ей деликатностью она смотрела на то, как я учился говорить с ней о важном. Говорить молча. А потом мы поехали в Ригу, и она показала мне альбом своих самых любимых фотографий, которые она сделала. И была моя очередь дышать её миром, который пружиной вошёл в мой, дождавшись момента, когда я готов был её услышать.

​Перед этим человеком у меня нет секретов. Не должно быть. Даже если единственное, что я слышу, это звук спускаемого затвора.
​

О, сегодня было прекрасное.

Я возвращаюсь вечером домой в сумерках с дождём, в районе Тейки через дорогу из припаркованной полицейской машины с жезлом наперевес ко мне спешит полицейский. У меня регги, не пристёгнутый ремень и, как оказалось, правый ближний не горит. У полицейского - приталенная униформа, волосы, собранные в конский хвост, обаятельная улыбка и красиво подведённые глаза.
- У вас же не было до этого нарушений, правда?
Пока мне выписывают штраф, я в зеркало заднего вида рассматриваю трафарированную машину. Она правда там сидит одна. Никаких с трудом помещающихся в кресло грузных инспекторов на пассажирском сидении.
- Я вам выписала только за фару. И только предупреждение. Но вы пристёгивайтесь, пожалуйста. Вот тут две подписи. Так. А здесь ваш телефон или e-mail.
- Ой, а зачем нужен мой телефон?
- Я не знаю, новые правила.

И вот через четыре часа я сижу дома, смеюсь в голос, переживаю прекрасный l'esprit de l'escalier и втайне надеюсь, что мне позвонит прекрасная инспектор. Потому что я видел такое в кино, и мне понравилось.