Два года терапии моего внутреннего нарцисса. Можно поговорить.

Можно, но не нужно, говорю я себе. Моя история лишь очередная из миллиона, без внятных выводов. Личная и не причесанная. Такая чуждая для любого человека, кроме меня. Хотя, стоп.

Я понял, как я существую. Понял, откуда растут пиздецы, откуда накатывает бессилие, и как работают мои щупальца. Хотя, стоп.

На самом деле, я понял, что мои радужные слёзы, моё публичное бессилие и мои вьющиеся щупальцы - это то, как я получаю единственное, что мне нужно в этом мире, и чего я никогда не получу в той мере, в которой мне это нужно. Хотя, стоп.

На самом деле, я понял, что два года я ходил к человеку, который терпел мои капризы, катания по полу, своеобразное чувство юмора и бесконечную драму, к единственному человеку, с кем я договорился, что я, не боясь осуждения, могу быть собой. Хотя, стоп.

Если вы дочитали до сюда, и я вас ещё не выбесил, то вы могли бы быть моим психотерапевтом или близким другом. Или женой. Или мужем. Только, если честно не выбесил. Честно-честно. Ты меня любишь? Все ещё? А у меня уже есть друг. И муж с женой есть. Но мне нужно ещё. Только честно не выбесил. Может, ты хочешь стать моим папой? Хотя, стоп.

Я жду, когда я устану. Жду, когда все станут зевать мне в лицо, когда я больше не смогу торговать своей смазливой физиономией. И в этот день я приду домой, сниму все свои позолоченные доспехи, и не почувствую ничего. А пока что я горю синим огнём, которое нужно как-то кормить. И мне очень жаль, но мне надо идти искать пищу для моего огня. Даже если я честно-честно тебя не выбесил. Но ты всё равно скажи мне это, потому что быть может я тогда никуда не пойду, а останусь с тобой, но на чуть-чуть. Хотя стоп.

На перекрёстке какая-то семья с коляской машет мне руками. Я без очков, но давайте я поулыбаюсь в ответ - терять социальные контакты в разреженной пандемией атмосфере из-за собственной близорукости не самое дальновидное решение. Машу вам рукой, мои милые люди.

Зелёный сигнал светофора - стоявшая справа старенькое ауди кваттро остаётся в моих выхлопных газах позади, но постепенно выравнивает ситуацию, и вот уже водитель отчаянно мне жестикулирует - да, моя тачка крута, спасибо, парень, надень солнечные очки, иначе ослеплю тебя своим великолепием.

Ветер в ушах, шум мотора перекрывает раггамаффин. Мы с Эволупой одно целое - почти шестьдесят лет на двоих. За нами шлейф из палёной резины и кубинского рома. Подлетаю к перекрёстку, оборачиваюсь на свист и уже привычную мне жестикуляцию очередного поклонника - всё под контролем. Я вас тоже люблю.
​
К пассажирской двери подходит сын с побледневшим лицом: "Чувак, у тебя багажник открыт. Это ты специально, чтобы выглядело как космический корабль?". На моём лице не дрогнул ни один мускул - fake it until you make it.

Общественный транспорт прекрасен. Ну, правда. Такой живой булькающий организм, раздираемый внутренними противоречиями, но при этом ведомый сильной капитанской рукой из точки А в точку Б. Спереди уставшие и уснувшие, позади маргиналы и слишком увлечённые, чтобы замечать что-то вокруг. Получить в нём удовольствие сложно, но можно. Там палочкой ткнул, оп, наушники надел, здесь в книгу уткнулся, а тут улыбнулся. Главное - быть в ресурсе и уметь контейнировать (тут мой психотерапевт, если бы меня читал, языком цокает). Ну, и здоровая порция провокации, которая в моём случае, как мне иногда кажется, часто заключается лишь в том, чтобы быть собой.

Сажусь в трамвик. Пробиваю билетик, лавирую в заднюю часть состава. А там пожилой мужчина, в очках с роговой оправой и с тростью с блестящим набалдашником. Цыганский барон, не иначе. Увидел меня издалека, поднял руку, тычет указательным пальцем с перстнем в моём направлении. Что-то говорит, но у меня Donna Summer в наушниках, поэтому снимаю свои защиты, надеваю улыбку.
- "Это что, розовая кофта? Розовая, да? Розовая?"
Говорит по-латышски, много и протяжно повторяет слово "Roооzааā".
- "Да, розовая", - бодро рапортую я.
- "Ты вообще мальчик?" - голос ощутимо дрожит от возмущения, но, возможно, это я излишне драматизирую.
Вокруг люди начинают активно контейнировать наш диалог. Раздаются смешки.
- "Скажу больше, я - мужчина и отец!"
- "А коофта... "
- "Розовая! Да"
- "Но ведь розовый это же.. "
- "Цвет"
- "Куда мир катиться..."
- "Это какой трамвай?"
- "Первый".
- "Наш с вами мир катиться в Иманту, можно я с вами сяду и расскажу про розовый цвет?"
​
Посидели поговорили, как мир меняется, какую музыку играли в пятидесятых, и как розовый цвет вошёл в мужской гардероб. Побулькали, в общем.

За последние десять лет меня приглашали пару раз в школы рассказать двенадцатиклассникам про то, есть ли жизнь после выпускного. Конечно же, с моей стороны это была полная профанация - с таким же успехом я мог рассказать, как я пришёл в казино, поставил всё на двадцать восемь красное, а потом узнал, что двадцать восемь - это чёрное, но к тому времени я уже даже что-то выиграл, пусть и в три раза меньше обещанного, хотя какая разница, потому что деньги так или иначе пришлось раздать.

Минимум планирования, максимум импровизации и вовлечённости во всё, что может показаться интересным, но при этом не так фанатично, иначе о душе не будет времени думать. Точнее о себе. Точнее, это я всё сейчас выдумал. Вы точно хотите, чтобы один запутавшийся человек рассказывал про выбор профессии тем, кто всё равно рано или поздно сам запутается?

Но зато теперь у меня есть охуенная история, которую я буду рассказывать всем двенадцатиклассникам, которые готовы меня послушать (вся надежда на внуков). Послушайте и вы.

После окончания школы мы все ломанулись сдавать экзамен в Стокгольмскую школу экономики, и, так как мне к тому времени магическим образом удалось пройти первый тур, я добирал остальные варианты со свойственной мне ленцой и по остаточному принципу - так, в одно прекрасное раннее утро, я оказался абсолютно один перед огромным табло с факультетами Латвийского Университета. Я очень долго водил погрызенной ручкой по спискам, пытаясь услышать в себе резонирующие с названием программ мотивы. И, конечно же, ни-че-го не услышал.

Мою медитативную практику прервал какой-то парень, стремительно спустившийся в полуподвальное помещение, где размещался стенды с информацией для поступающих. Патлатый, бородатый, в чёрном худи и с татуировкой на тыльной стороне ладони - для меня восемнадцатилетнего это было столкновение с чужой цивилизацией. Я смотрел на него с восхищением и страхом. Он повернулся ко мне и по-латышски попросил у меня шариковую ручку. Я молча ему её дал, а потом наблюдал за сценкой, которую пересказывал всем своим друзьям следующие несколько лет.

Парень, поблагодарив, взял мою ручку и очень артистично, на публику, состоявшую из одного человека, начал с закрытыми глазами водить всё тем же погрызенным колпачком по списку факультетов. Потом остановился. "Оп, геология",- сказал он, открыв глаза, записал это в бланк подачи заявления на поступление, вернул мне ручку и был таков.

Прекрасно. Прошло 18 лет. Я так и не поучился в шведском, бросил бухгалтерию , закончил общественные отношения, и работаю в ИТ. Те тридцать минут неопределённости в здании Латвийского Университета привратились в эпизод. Сакральное жертвоприношение. А парень со встроенным генератором случайных решений лишь оттенял бессмысленность произошедшего, одновременно протягивая ниточку между дионисийским и аполлонистическим началом в моём воображаемом сверхчеловеке.

Сегодня стою в пробке. Спереди грузовик, сзади автобус. Справа машина с опущенным водительским стеклом. Поворачиваюсь. Мужчина моих лет. Борода, тёмный худи. Курит. Ставит руку с сигаретой на край двери. На руке та самая татуировка. ТА САМАЯ татуировка. Я едва успеваю это переварить, как его ряд трогается с места, позволяя его машине обогнать мою на полтора корпуса. Прищуриваюсь, пытаясь прочитать надпись на заднем бампере. Оп, услуги геодезии.
​
Сижу, жую колпачок от ручки. Ставлю на двадцать восемь красное. Жду, когда меня позовут рассказывать двенадцатиклассникам про то, есть ли жизнь после выпускного.