На этой неделе спросили - почему я никак не могу построить отношения. Мне понадобилось пять секунд, чтобы с серьёзным лицом придумать очередную ложь. Цитирую: "я люблю детей больше, чем женщин".

А на самом деле, я всё ещё пустой контейнер, который можно наполнять до тех пор, пока мне это не наскучит. И в этом месте дети выигрывают без вариантов. Искренностью, честностью, невозмутимостью, силой, любовью, благодарностью, и так до бесконечности.

​Рыба.

То ли делать нечего, то ли нужно убежать из суровой неопределённости туда, где я все годы своей жизни строил свой волшебный выдуманный и иногда такой спасительный мир, поэтому о любви.

Психотерапия в этом месте скорее мешает, чем помогает, пририсовывая ко всем выраженным и не выраженным объектам влечения курительную трубку Зигмунда Фрейда. Да так, что иногда потребность в любви хочется обьяснить лишь её невозможностью. Но не в этот раз.

И хотя, сказанное мной тут, возможно, войдёт в противоречие с теми многочисленными лаконичными формулировками, которые я сам бы при первой возможности обозначил в виде статуса в социальной сети, но, наблюдая за собой в последние несколько месяцев, я должен заявить со всей ответственностью за прожитые мной годы: любовь - это то, что оправдывает пребывание нас в этом мире. Это одна из высших психических функций нашего сознания, переживаем разными людьми по-разному, при первом приближении часто требующая субъект, наличие которого наполняет смыслом всё. Ладно, не всё, но я же про свой мир, не так ли?

Но вот уже известный психолог Виктор Франкл, говоря про свои переживания о своей супруге, когда они оба были помещены в нацисткие лагеря смерти, процитировал Песню Песней: "Положи меня, как печать, на сердце твоё... ибо крепка, как смерть, любовь" - его жена уже была мертва, но он этого не знал, и её образ в его голове давал ему силы и повод продолжать жить, вопреки всем окружающим существование узника контрационного лагеря обстоятельствам. Остаётся лишь догадываться, что случилось бы, если бы ему сообщили о её смерти, пока он был в Аушвице, но, кажется, мы все бы угадали - любовь делает нас одновременно уязвимыми и бессмертными, давая возможность сначала пережить, а потом и отрефлексировать, с какой частью самих себя мы сталкиваемся в такие моменты.

И в этом месте мне хочется, чтобы мы все помнили, что именно эта уязвимость заставляет нас иногда закрасить пережитый опыт в чёрное, хотя на самом деле, если вы можете себе честно сказать, что вы любили, ни на секунду даже в самом чёрном уголке вашей души не поставив под сомнение ни безусловность, ни кристальную чистоту ваших переживаний, уверен, мне ни в чем вас убеждать не надо.

Конечно, любовь бывает разной, а её внешнее проявление тем более, поэтому мне так и нравится фраза, сказанная известнейших питерским композитором Олегом Каравайчуком, которую, если мне не изменяет память, Агрис Ритупс в свое время даже вынес на обложку журнала Ригас Лайкс: "любовь - это высшая степень независимости от причин" , которая оставляет это переживание для нас самих, словно идеально спелый плод, который мы в силах сохранить или не осторожно позволить ему сгнить в закоулках нашей бесконечной души. Или разделить сладость его с самыми близкими, что сейчас рисуется как лучший из возможных сценариев - happiness is only real when shared.

В этом смысле у любви может не быть адресата - оно присутствует как дыхание , а мы её уже интерпретируем и направляем через голосовые связки, через поступки. Но осознание того, что любовь - это в первую очередь наше личное отношение к происходящему, позволяет сделать шаг в сторону от оголтелой физиологической невротичности к принятию трансцедентности человеческого бытия.

Подхожу к аппарату для получения талончика на прохождение техосмотра. Встречаюсь со взглядом женщины, только что получивший свой - она многозначительно хмыкает - типа, сейчас и ты поймёшь... Ободряюще ей улыбаюсь, нажимаю кнопку, восемьсот двадцать третий. Оборачиваюсь к экрану, приглашающему к кассе, а там только шестьсот тридцатый. Ох, и даже некому хмыкнуть в лицо...

-"Какой у вас номерок?",- из-за спины по-латышский ко мне обращается пожилой мужчина с пронзительными голубыми глазами.
-"Astonsimts divdesmit trešais".
-"Берите мой. Я на кресле нашёл шестьсот сороковой, а у меня шестьсот пятьдесят седьмой. Ну, не выкидывать же. Вот ждал, когда появится какой-нибудь jauks (вот как перевести, так чтобы совсем честно было - милый?) молодой человек, чтобы ему отдать".

Жаль, что не взял с собой сына, чтобы он лишний раз убедился, как легко можно сделать этот мир чуточку лучше. Ну, и что папа у него jauks. Сам-то я про себя этого сказать не могу, к сожалению.