Год назад меня позвали участвовать на LTV-7 в передаче, посвящённой рижскому прайду. Посадили между руководителями Mozaīka, психотерапевтами, публицистом- философом (Илья, привет!), юристом, специализирующимся на европейском праве, и сотрудником Papardes Zieds, курирующим сексуальное воспитание.
Дали мне титр под моим именем: "IT-специалист", и... не дошли в дискуссии до моих историй - не хватило эфирного времени. Бывает. Многозначительно помолчать в эфире национального телевидения в течении полутора часов - это, знаете ли, тоже не для слабаков.

На следующее утро меня настигла слава: моя соседка, ухаживающая за клумбами под домом, поздоровавшись, заявила, что вчера смотрела телевизор и заметила там меня.
- "Nu, ko... Zinot tevi, es varu pateikt: izskatās, ka jūs arī esiet normāli cilvēki."
Вот так я отстоял честь айтишников и сблизил нас с людьми старшего поколения. Прозит!

К дедушке приехал его младший брат из Сан-Франциско. На двоих 170 лет. Поспорили, что я смогу сделать так, что этот приезд они запомнят навсегда. Отвёз с Микой их на тропу, где ходят босыми ногами по различным поверхностям. Типа, открывают чакры.
​
Зависли на третьей чакре. Чакре сексуальности и жизненной энергии. Отказывались уходить, призывно стучали молоточком по деревяшкам, старший приставал к проходящим женщинам. Лучший поход в моей жизни.

Девятый месяц терапии — слишком символичный срок, чтобы не попробовать структурировать и описать то, что происходило за это время. Тем более, что две прошлые попытки я записал себе в актив — сначала про понимание того, что это не игра, а потом и про такое неожиданное чувство доверия. 

Про психотерапевтический дискурс есть очень много анекдотов. Начиная от того, что стодолларового терапевта легко может заменить лучший друг с бутылкой водки, заканчивая тем, что "во всём виноваты родители, с вас двести евро". Скажем так, я сам был тем, кто с бутылкой рома и в компании лучшего друга пытался найти решение своим проблемам. Но, если утрировать, по факту получалось так: мои проблемы исчезали вместе с людьми, и появлялись заново, когда появлялись новые люди. Эмоциональные беседы на балконе позволяли справлятся с последствиями, но не давали приблизится к причинам. Накопленную усталость от самого себя в повторяющихся ситуациях становилось всё сложнее выдать за экзистенциальные метания и творческие потуги — мне начало казаться, что я действительно начинаю проигрывать в свою собственную игру.

Здесь, наверное, с красной строки следует отметить, что я прекрасно осознаю, что психотерапия не работает для всех людей. Это не про лекарство, которым мажут больную голову, это про осознанность и наполненность, уникальное сочетание которых позволяет обойтись без бирок, штампов, слов "должен" и "нужно". Это субъективная реальность, куда стоит погружаться исключительно по доброй воле и с изрядным чувством здорового любопытства. И, как в моём случае, с определённой долей отчаяния.

Продолжительная работа с психотерапевтом создаёт удивительную зону, в которой есть возможность быть собой. Это звучит претенциозно, но, имея возможность сравнивать своё отношение к процессу на протяжении этих месяцев, я понимаю, что зачастую моя психика не позволяет мне включить режим правды по щелчку пальцев. Мало того, часто я вообще не понимаю, что что-то идёт не так — мой внутренний мир к моим тридцати пяти годам оказался сложнейшей схемой противовесов и блоков, где так любимая мною самоирония на самом деле часто оказывалась свидетельством отнюдь не рациональной позиции наблюдателя, но панического бегства от того, что причиняло мне боль. За эти девять месяцев я тупо отказывался говорить, сворачивался на полу калачиком, рассказывал занимательные истории, утверждал, что больше об этом говорить нет смысла, потому что всё сказано, рассматривал узор на стенах и даже пару раз попытался свалить под красивым предлогом, лишь бы не заходить за неизвестные мне, но тем не менее исключительно мои красные линии. И каждый раз я был уверен, что я абсолютно прав. И каждый раз, вернувшись, я оказывался в очень страшном и больном месте моей жизни.

Я знаю, что это звучит, как прекрасная легенда маркетингового отдела — испытайте то, о чём вы даже не имеете не малейшего представления, потому что вас обманывает ваш собственный разум. И, да, самая частая мысль в моей голове до терапии: "сколько можно говорить о себе, Денис?". Столько, сколько нужно, говорит нам французский философ Мишель Фуко, закладывая в своё время мощнейший фундамент в основание того, что мы сейчас называем современным миром. Психотерапия - это свидетельство нашего времени, нашей культуры. Отказ от объективизации  уникального человеческого опыта, как единственная возможность говорить о человеческом опыте. В поисках истины мы должны внести себя обратно в скобки нашего уравнения, отказавшись от Лакановского понимания врача, который реализует дискурс власти, осуществляя одностороннюю связь с пациентом -- в психотерапии мы получаем возможность сначала поделиться, а потом и взять на себя ответственность за те процессы, которые происходят внутри нас, и затем, став собственным врачом, обрести большую степень свободы, в том смысле, в котором говорят с нами западные философы.

Мишелю Фуко вторит мой психотерапевт с высоты его профессионального опыта — клиенты приходят и уходят, но никогда не исчезают окончательно до тех пор, пока "их душа не наполнится тем, что происходит во время сеанса". И тут я опять вынужден говорить лишь о своём опыте, потому что ничего другого у меня нет: моя долгая дорога в дюнах — это мои родители. Так получилось, что у меня их не было в те моменты, когда, наверное, они мне нужны были больше всего. Я не буду и не хочу давать оценку этому факту — родителей не выбирают, а девяностые годы тем более,— в моём эпосе мама с папой были такими фигурами, которые дали мне свободу и возможность вырасти самостоятельно, дали мне право называть себя супермашиной уже в шестнадцать лет, способную в кризисный момент вынести на своих плечах любой груз моральной и финансовой ответсвенности. Мой первый шок случился в тот момент, когда я смог себе признаться, что в своё время мне их не хватало. На этом этапе я готов был закончить с психотерапией вообще — Грааль найден, вот мои двести евро, родители, я пошёл. С тех пор прошло несколько месяцев. Мы говорим всё об этом же, распознав в моих словах обиду, а затем и злость, которую я пока признать не способен — слишком долго нам в детстве говорят, что злиться плохо. А что такое признаться себе, что я злюсь? Это дать себе право быть собой и взять на себя ответсвенность за это. Потому что в противном случае, можно пройтись по моему замкнутому кругу, где злость превращалась в вой и бегство в темноте, где больно всем вокруг.

Этот процесс наполнения своей честной субъективной реальностью, которая имеет право на существование — огромный удар по всем социальным связям. И нет, это не про идти к родителям с претензиями за прошлое — это больно, бессмысленно и никто двести евро не вернёт всё равно. Пройдя такой путь с психотерапевтом, становится легче идентифицировать свои эмоции, а значит и расшифровывать свои желания, которые часто завязаны на других людях. Я бы это назвал превращением из обезьяны с гранатой в человека. Пускай всё с той же гранатой, но мы хотя бы понимаем, чем это всё может закончится. И тут, конечно, стоит ещё раз дать философской краски. Итак, гранату у нас никто не забирает, я всё так же могу творить херь, причинять людям и себе боль, совершать ошибки и тут же раскаиваться или злорадно потирать руки. Это также не делает нас счастливее, если счастье измеряется в безмятежном существовании, наоборот, я честно должен признаться, что с появление психотерапии я потерял часть покоя — я теперь всегда думаю за себя и за того парня. Но, одновременно, я так начал ценить этот самый покой, что в следующий раз я просто не стану с тем парнем даже встречаться, чтобы лишний раз за него не думать. Получается, что в моей жизни появился запрос на качественное общение, которое может дать мне те эмоции, которые мне нужны. А это, поверьте мне, уже кое-что.

— дальше читать опционально --

Одной из здоровых альтернатив всему вышеперечисленному я вижу практики медитации и непротивления, возможность отказаться от попыток объяснить себя в словах , но позволить себе жить в смирении к своему внутреннему и внешнему хаосу. Я много раз с подачи своих прекрасных друзей пытался зайти на эту територрию, но каждый раз моё эго требовало к себе моего пристального внимания, словно оно не могло наестся тем вниманием к себе, которое я сам и провоцировал. А то, что я провоцирую, известно всем. Начиная с подросткового периода мой внешний вид — это возможность заявить миру о своём существовании. Мой блог — это постоянное "Я" против всего мира. Мои видео, фотографии, тексты, перформансы — всё это призвано обозначить ту територию, которую должен занимать я. Это очень болезненная позиция, которая раздражает и меня, и многих моих друзей и знакомых, делая шутки про моё эго ежедневной гимнастикой для мозга. Я требую и ненавижу внимание, удаляюсь и восстанавливаюсь на фейсбуке, прячу лицо от камеры, но при этом позирую обнажённый. Мне стыдно говорить на сессиях психотерапии о себе, хотя, положа руку на сердце, я больше ни о чём говорить не умею — и вы мне не дадите соврать. И сегодня я стою перед новой глыбой, для которой у меня есть отдельное имя. И я очень рад, что я тут, а с другой стороны меня одолевает панический страх перед маячущей перспективой. Я благодарен именно психотерапевтическим сеансам, где нас было двое, за возможность говорить об этом в словах, но я всё ещё не готов взять за это знание ответственность.

В своё время, не отрефлексировав собственное отражение в своих родителях практически на всех этапах взросления, я превратился в того, кому нужно будет себе всё время доказывать своё собственное существование. Чем я фактически с тех пор и занимаюсь. Всегда. Через калейдоскоп лиц, через стремительное бегство наискосок, через попытки завоевать расположение, через безкорыстное служение, через провокацию — мне не нужны деньги за помощь, мне не нужно говорить, что я хороший (особенно в мой день рождения), мне нужно быть. Строчкой в записной книжке, вариантом на чей-то вечер, объектом для зависти или раздражения. Whatever works.

И очень страшно обнаружить, копнув этот верхний  слой доступной мне саморефлексии, пустоту. Дыру и одиночество вместо ставших такими привычными за тридцать пять лет вечный поиск и бег по кругу. Очень страшно. 

В 1992 году в новом спальном районе Риги, где мы жили, не было домашних телефонов. Не успели. Но два таксофона в разных концах жилого массива всё-таки поставили. Два на двадцать тысяч человек - очередь к ним была даже ночью.

Если бы я был постарше, то, наверняка, в этих очередях находил вдохновение для историй - услышать столько разных кусочков жизни, чужого смеха и сдержанных слёз - каждый, кто поднимал телефонную трубку под жёлтым козырьком, рассказывал свою историю в том числе и нам,- терпеливо дожидающимся своей очереди.

Но мне было только восемь лет, и я точно помню, что мне было не до чужих разговоров. Обычно к телефону я шёл уже отчаявшись, когда переставала работать мантра в моей голове: "с мамой всё в порядке" . До девяти вечера мантра работала, а после стремительно теряла свою силу. Наступала темнота. И я шёл звонить. То есть, сначала стоять в очереди, а потом звонить. То есть, сначала, шмыгая носом, рассматривать землю под своими ботинками, потом, еле сдерживаясь, просить кого-то взрослого, из стоящих за мной, приподнять меня до таксофона, чтобы бросить жетончик и набрать номер, а потом уже, рыдая в трубку, не стесняясь окружающих, спрашивать свою растерянную бабушку: "а ты не знаешь, когда моя мама приедет?"

Не помню, что мне обычно говорили в ответ. Помню лишь, как, однажды, краем глаза заметив проехавшую мимо машину, я бросил трубку болтаться на проводе и бежал по дворам к дому, потому что мама вернулась. Она всегда возвращалась. Это же мама.

Спасибо за этот спектакль. И за этот театр. За позицию. За желание и умение быть услышанными. За место, где можно выключить автоматическую прокрутку новостных заголовков, кастрирующих человеческую мысль до кликбейтного суррогата из букв, где можно демонтировать трибуну, с которой кто-то зарабатывает себе политический капитал, и где можно заглянуть в мешок, пробраться сквозь архивные записи, и увидеть людей, их страхи, страсти, их лень и даже полнолуние.

История с мешками КГБ прошла мимо меня. Прошла вместе с истерией в публичном пространстве и с трагедиями отдельных людей - вероятно, при желании, я найду там свою фамилию, но ума не приложу, как факт присутствия в этих списках может изменить моё отношение к моему любимому генерал-майору. Тем более, после этой постановки, где на протяжении всех четырёх с половиной часов, которые, к слову, пролетают легко и незаметно, эти мешки из нависающей над всеми глыбы превращаются в очередной исторический слой, на котором мы строим новый мир, и параллельно насилуем историю, зарабатывая столь дефицитное сегодня внимание окружающих и политический капитал.

Этот спектакль - манифест адекватности и призыв к человечности. Тщательно продуманная и прожёванная пилюля самоиронии, которая так нужна, когда дело касается трагических, но уже минувших дней. Лично мне эта постановка напомнила Последнюю ёлочку Ленина Тиронса - коллективный акт психотерапии, призванный расслабить мускулы лица и сфинкстера, "заслонить собою полнолуние" , в котором пребывают стабильные десять процентов радиослушателей нашего пылесос-радио, приём.

Иногда наш мир кажется сплошь парадом безумцев, но в такие моменты стоит просто выключить телевизор и отключить вайфай - часто мы слышим не то, что нам хочется, а тех, кто просто громко кричит.

Во время аплодисментов мне очень хотелось встать, но я не смог этого сделать в одиночку. Я не нашёл в себе достаточной латышскости. Удивительным образом эта постановка, заканчиваясь стихотворением Ояра Вациетиса, одновременно приблизила меня к такой сложной истории, но так же не дала мне права называть эту историю нашей общей. Но если бы в мире было бы все так просто, то меня не было бы в этом зале, а со сцены не показывали бы кадры с Праздника песни, где десять тысяч человек в национальных костюмах исполняют песню День Победы. Разве кто-то может сказать, кто здесь прав, а кто виноват?

Я очень хочу, чтобы этот спектакль увидели мои друзья и мой сын, когда подрастёт, но одновременно надеюсь, что к тому времени постановка безнадёжно потеряет свою актуальность.