Пару дней назад рано утром в мессенджер написала моя знакомая. Ничего особенного, какая-то забавная картинка, которую я бы мог взять себе на вооружение в своём нарциссическом угаре. "Оу,- подумал я,- а ведь я должен ей послать фотки с детского праздника". И я прилежно, едва разлепив глаза, начал искать, отмечая в своём телефоне фотографии, разбросанные в моей галерее. Нажав "отправить", я не мог поверить тому, что я увидел. Вместе со всеми мимимишными фоточками я случайно отправил дикпик (нет, вы не хотите видеть). 

Ну, вот и всё. Либо я сейчас потеряю человека и всё его окружение, либо мы будем навсегда связаны прекрасным, чего не развидеть и не забыть. Ожидание было томительным: я то покрывался испариной, то внезапно похохатывал к удивлению людей вокруг.  Прокручивая варианты реакции, мне рисовались обвинения в педофилии, презрительные взгляды при встречи, холодное молчание или дружеский смех. И произошло самое хорошее, что могло произойти. Я услышал смех друга. 

Каждый раз перед тем, как написать здесь, я задаю себе один и тот же вопрос: "зачем?". Зачем это выворачивание наружу, зачастую столь косноязычное, что появляются обиды и непонимания. Зачем этот вызов миру ценой внутренней пустоты и одиночества в своём не формате, которую не заполнить никакими лайками и сердечками.

И именно в тот момент мне стало понятно, что помимо манифестов против лицемерия нашего общества, в атаку которого иду нараспашку со своим по возможности честным я, помимо историй, которые должны напомнить мне самому о том, что важно, мне всегда хочется услышать смех друга. Того, кто рассмотрит в этом нагромождении из эго, плохих шуток и неуклюжих факапов, самое человечное, что только мы можем себе вообразить: право на поступок и право на ошибку.

И в этот момент, через все прекрасные пиздецы и ужасные ужасности, мы соединяемся.

PS. не храните на телефоне дикпикс.

Сын в городе, и у нас очередные битвы за респект. Две бараньи головы, одна женщина, мои вечные попытки говорить с позиции силы, опыта и громкости. Папы ограничивают свободы, которые даются маминым сердцем.

Микаэль носится по квартире со шваброй наперевес, требует, чтобы его отвезли домой, и клянётся отомстить за все те страдания, которые я ему причинил, забрав планшет, и заставив кушать какую-то гадость. Я подливаю масла в огонь, обещая ему всяческих пипецов. Мика смотрит на меня из коридора и во мне щёлкает что-то. Что всегда было у Ани, и чего никогда не было у меня.

У этой сцены появляется глубина, а у меня чувство большой любви, которой хватит, чтобы не махать флагами, не повышать голос, чтобы помнить, что из нас двоих только я знаю, что такое быть и взрослым и ребёнком. Чтобы в его претензиях услышать просьбу и страх опять не видиться полгода.

Я подхожу к Мике и обнимаю его. Он продолжает возмущаться о несправедливости этой жизни. Я целую его в лоб. Он замолкает и обнимает меня.

Нам в этой жизни нечего делить кроме любви.

Я уже писал о том, что магическим, парадоксальным образом сцена является единственным местом, где можно прожить себя, играя, казалось бы, другого человека. "Я в предлагаемых обстоятельствах", как любят повторять наши режиссёры. Прекрасный посыл, который должен лечь на хочешь не хочешь отпечатавшийся рисунок режиссёрской установки, создав странный гибрид тебя-не тебя.

Когда ты замечаешь из-за кулис, как актёр забывает свою реплику, начинает подбирать слова, то чувствуешь, как обнажается нерв сцены, появляется спонтанность, которая передаётся в речи в зал, который начинает дышать в такт происходящему. Во время нашего последнего спектакля для меня произошло знаковое событие, которое ещё раз заставило задуматься об уникальном опыте, который мы получаем на сцене. 

У моего персонажа в конце пьесы есть монолог, который читается с листа бумаги - письмо, призванное расставить точки над i, и эхом вторить тем историям, которые разворачивались на сцене до этого. В этой сцене я отмеряю шагами ритм рок-оперы, давая возможность словам впечатываться в первые ряды зрителей. Так вот, в этот раз вторую часть письма я впервые читал из головы, что абсолютно оправдано сценарием,- мой персонаж жил этим письмом весь день, выучив его на зубок. И случилась магия.

Я потерял рисунок сцены, я потерял внутренний темпоритм, но я приобрёл себя. Я прочитал, продумал, проговорил этот текст со своей колокольни, из своей пещеры, стоя на своих ногах и своём опыте. Мои паузы были моими воспоминаниями и моей болью, мои идущие интонации вверх - мои обиды и манифесты. Я говорил о себе, хотя этого никто не знал, да и не видел за розовыми джинсами и майке со значками.

После спектакля я был настолько уверен в том, что мне удалось зацепить самого себя, пережив важнейшее состояние, о котором нам всегда говорили,  насколько я ждал обструкции от наших режиссёров за вольную интерпретацию эпизода, к котором я лишил своего героя свойственной ему резкости и наскока.

Я не хочу писать о реакции, боясь переврать и лишний раз похвастаться (похвастался), но это было именно это ощущение, когда идущее от тебя искреннее чувство переформатирует пространство вокруг, и всё резонирует в унисон, вопреки страхам.

Вывода нет. Играйте в футбол. 

Давно-давно наша школа устроила нам поездку в Англию. Мы жили в семьях и ходили там в школу. Полное погружение. Помню, что в первый вечер я сидел со своей семьёй, и мы все вместе смотрели Neighbors (это там, где Madness - Our House в качестве заставки). Сижу, допиваю свой чай из кружки и делаю вакуум. Знаете, да? Прижимаешь кружку ко рту и воздух вытягиваешь. Заигрался. На следующий день мать семейства в первый и последний раз везла меня в школу, чтобы показать меня директору, и сказать, что она меня по лицу не била, но что я сам дурак. 

Прошло 20 лет, а я всё ещё сам дурак.

Вчера общаемся мы по скайпу с близким мне другом. Обсуждаем мои аватарки с какорогом. Слово за слово, нужна визуализация. В тумбочке прекрасный дилдо с липучкой. Три-два-раз, и вот я - единорог. Посмеялись, пофоткались, переключились на новую тему, всё хорошо. Утром просыпаюсь. А на лбу синяк. Потому что липучка. И ладно коллеги (привет!),- им можно соврать, что на тренировке мячик в голову прилетел, но ведь этого не развидеть! Не развидеть, что синяк у меня потому, что  я по скайпу с членом во лбу разговаривал. 
​

Мика в Риге, а поэтому время приключений. И мы шумной ватагой двинулись в рижский театр кукол на... рок-концерт. Не, ну, а что? Алаи Оли, AC/DC, даже Tiger Lillies, - подозреваю, что не все аллюзии были мной прочитаны правильно, да и солисты не везде справлялись, но это точно заняло мой обычно не спокойный ум - на втором этаже сцены на протяжении всего спектакля  располагалась настоящая рок-группа со своими барабанами и соло-гитарой, которые здорово вписались в сюжетные перипетии. И даже место для кукол нашлось - формальности соблюдены.

Для эстетов: если совсем честно, то больше всего в кукольном театре мне нравится, как дети кричат из зала, лишая героев права на удивление, когда со спины вдруг появляется злодей. Так вот, в случае с Пеппи каждые десять минут весь зал орал к месту и не к месту: "лошадь!".

Ну, а Пеппи явилась хорошим примером мудрого неповиновения, правда без надежды быть так глубоко прочувствованной детьми, а вот родители сидели заметно задумавшись. Второй акт я вообще просидел с комом в горле, который я уже не смог сдерживать, когда все герои, а с ними и зал начали скандировать: "Папа! Папа!". И мама, которая смотрит с облака...

Я даже не пытаюсь оценить этот спектакль с точки зрения детей. У него очевидное второе дно, которое держит внимание взрослых так сильно, что лишь крики о пресловутой лошади напоминают, что это спектакль для детей. 

А после спектакля мы с Аней пошли рассматривать декорации. Не поленитесь и вы - если из зала можно заметить искусно завуалированную надпись "Fu** School", то вблизи мы уже смеялись в голос и даже считали звёздочки между буквами M и S, чтобы понять кем же по мнению авторы является некто A.

И я так порадовался, что приехал Мика. Потому что без него ходить в кукольный театр почти creepy (а вы представьте на секундочку), а с ним я могу сходить на все-все-все постановки - судя по спектаклю о Пеппи, они того стоят.