На титульном листе программки спектакля "Женитьба" Сергея Землянского в Лиепайском театре кокетливо и размахом на три восклицательных знака значится "Komēdija - trūkst vārdu" - "Комедия - не хватает слов". Снисходительно улыбаюсь обыгрышу - действительно, пьеса Николая Гоголя поставлена без единого слова, бравирует смелым трейлером (!) на ютюбе, и даже номинировалась на лучшую постановку года. Выключаю мобильный телефон... Через шесть часов после спектакля у меня всё так же нет слов.

Не пантомима, не клоунада и не балет. На сцене профессиональные актёры и исключительная работа команды, состоящей из режиссёра-хореографа, сценографа-костюмера и композитора. Всё вместе легко может стать лучшим спектаклем, который я видел в этом сезоне. И не только потому что он - другой.

Лишив Гоголя языка, нам оставили визуальные метафоры (сцена прохода невесты к алтарю стоит у меня перед глазами до сих пор), аллюзии (тайная вечеря, представляете?), шутки, которые легко могли, но так и не стали пошлыми, оригинальные музыкальные реверансы в сторону свадебного марша и Муслима Магомаева, Вячеслав Полунин и его Снежное Шоу, наконец.

Практически каждая сцена - визуальный оргазм, усиленный родными стенами театра, в которых, как мне кажется, даже сделали дополнительные проёмы для увеличения глубины сцены. Ни одной проходной сцены, оригинал считывается в каждом движении, а персонажи раскрываются на протяжении всего спектакля, иногда заигрывая с публикой, а на поклоне потрясая своей пластикой. Темпоритмически спектакль проносится через зрителя, рисуя перед нами гротескное современное общество, но на деле оставляя лишь ощущение лёгкости и восторга - никаких смысловых катарсисов тут и не намечалось. Да и не больно хотелось - пришлось бы использовать слова, чтобы что-то себе объяснить. А они, как мы уже поняли, иногда бывают абсолютно лишними.

Зал апплодировал стоя.
​

Мне нужен флаг моей собственной страны. Тот кусок ткани, которым накроют моё тело, когда я умру. Символ тех мыслей, энергий, которые разъедают меня изнутри.

​Это не будет флаг никакого существующего государства. Отождествлять себя с некоторой культурой (тем более ограниченной в пространстве), чтобы заполнить свою пустоту внутри, я не согласен. Культур много, а моя пустота - одна. Это же относится и к идеям бога - если уж есть какая-то общность, принадлежность к которой я бы отметил, то у неё точно нет разветлённой структуры представительств на Земле, потому что все состоят в этой группе, и представлять нас не перед кем, потому что все... ну, вы поняли.

На это флаге не будет близких мне людей - ради них нет смысла умирать. Иногда, наоборот, ради них стоит чуть дольше пожить. И на нём не будет слов. Слова интерпретируются, их произносят с неправильными ударениями и ими кидаются. И поэтому же там не будет символов.

​Там будут цвета, которые тоже несут смысловую нагрузку, но начать, пожалуй, стоит с формы. Мой флаг будет ловить ветер. Он будет развиваться на ветру, каждое мгновение заявляя о своём существовании. Но когда я умру, он продолжит развиваться, хотя я уже перестану. Поэтому этот флаг будет нарисован на моём теле. И он на нём же будет развиваться. И моё живое тело будет отличной основой для такого знамени - шрамы, родинки, ассиметрия, капельки пота и блёстки последних объятий. И когда я нарисую его, я буду танцевать. Я буду жить так, чтобы единственное, под чем я хотел бы заснуть, это флаг моей республики.

​Там точно будет черный - это та чернота, которая нас пугает. Которую мы освещаем огнями городов, заполняем звуком музыки и отодвигаем на задний план нашими новогодними резолюциями. Это тот чёрный, на который можно упасть, раскинув руки, теряя нити контроля.

Там будет красный. Живой, тёплый, струящийся по телу вниз. Переносящий силы от ладоней к ступням, от головы к животу и обратно.

И там будет белый крест. Точнее, там будет белая полоса, которую, возможно, пересечёт полоса другого человека, и тогда получится крест. Но будет честно, если не получится. Потому что я не знаю, что мне нарисует тот Другой. И какого это будет цвета.

​Но самое главное, что я больше не буду этот флаг прятать. Ведь это всё, что у меня есть, на самом деле.

А вы покупаете программку перед спектаклем? Порадоваться именам любимых актёров, которые уже через десять минут порадуют вас, пробежаться наискосок текста, чтобы освежить в памяти основные вехи классической трагедии, которую вас предстоит смотреть, или потянуть под чутким руководством за ниточку в своей голове, которая обрушит на вас со сцены весь гений режиссёрской интерпретации произведения. Один евро - и в ваших руках возможность добавить красок в ваше взаимодействие со спектаклем или даже спасти ваш вечер, если на сцене сложный концепт, требующий пояснений и отсылок к мифам Древней Греции.

Так вот, на спектакль в Новом рижском театре "Последняя ёлочка Ленина" программка стоила целых два евро. Ведь перед нами - настоящее издание Rīgas Laiks в миниатюре, на последней странице которого даже был (сюрприз!) текст Александра Пятигорского. Хотя на самом деле в этом был мало удивительного - режиссёром спектакля является блестящий интеллектуал и редактор вышеупомянутого журнала Улдис Тиронс.

В общем, осознав, что перед мной отдельный акт, который стоит того, чтобы посвятить ему чуть больше времени, чем осталось до начала спектакля, я отложил текст в сторону, чтобы вернуться к нему после, и с ожиданием прекрасного путешествия в компании умных людей  отправился в зал, чтобы принять участие в самом масштабном сеансе психотерапии на моей памяти.

Сеанс был посвящён Ленину. Образу, закостеневшему в коллективной памяти из непробиваемых канцеляризмов, песен и историй, которые уже давно лишись какого-либо фундамента в нашем современном мире и связи с когда-то реально существовавшим человеком, так и зависнувшему в воздухе прошлого, не имея даже возможности быть переоцененными в современном контексте (даже Гитлер уже в комиксах появляется, а Ленин - он же не мёртв, да? Он... спит?!), оставаясь сакральным чучелом на стене идей мировой революции и коммунизма.

Поэтому, и первый акт терапии был предсказуемо болезненным и противоречивым. Нас знакомили с Лениным в его последние месяцы жизни в Горках, когда он уже не мог вызвать ничего кроме жалости и сострадания, будучи не способным ни сказать, ни сделать ничего, что бы напомнило, что за человек стоит перед нами. И те несколько человек, которые вышли из зала в первые сорок минут спектакля, не дадут мне соврать - процесс был сложным, но столь необходимым - количество бронзы, которую надо было соскрести с надписи "Ленин" в наших головах, не оставляло нам других методов.

А потом Ленин умер. Он ещё много раз умрёт за следующие 95 лет, но мы-то его так и ни разу не похоронили. Ни его, ни его образ, получивший бессмертие в граните, в портретах и в мавзолее. Значит надо похоронить. И мы хороним Ленина по тибетским обрядам. А потом в египетских масках отправляемся в царство мёртвых. А он всё равно живёт. И вот он гриб, а рядом кукуруза - царица полей. А вот он жив в горячих сердцах пионеров и в их пластмассовых стишках. А мы всё равно должны его похоронить, этого старикашку. Бесконечно милого в своём слабоумии и хитрого в своём нежелании умирать. Выпрыгивающего из общего строя под забавную мелодию, которую хочется насвистывать после спектакля, читая здесь же на лестнице взахлёб журнал тот самый Rīgas Laiks в миниатюре, поцокивая языком от удовольствия, чувствуя, как не перестаёшь улыбаться, как заставляют работать твой мозг, одновременно понимая, что в спектакле удалось невозможное - подменить Ленина, умертвить его и сделать таким живым, каким он никогда не был за последние 95 лет. 

Эти два часа мы двигали супрематическую глыбу, раздевая её, отыскивая человечность там, где уже и никогда не искали бы. А заодно в самих себе тоже. И за это огромное спасибо

Весь декабрь я пытался сыграть с щемящим чувством тоски в игру, где я пишу об этой тоске, становясь на позицию наблюдателя, возносясь над проблемой в автотерапевтическом угаре, а бонусом мне ещё прилетает ещё пара лайков на фейсбуке, без которых, что уж тут, моя жизнь совсем другая, и не очень мне нравится.

Игра не задавалась. Тексты сквозили таким отчаянием и лузерством, и ещё до того, как я успевал их стереть, мне довешивались кирпичи к тазику, с которым я бодро погружался на дно декабрь-январь-февральского пиздеца.

Задора же тех редких друзей, которые добирались до моей хатки бобра, хватало лишь на то, чтобы скоротать или даже взорваться одиноким фейерверком какого-то весёлого треша, но о том, чтобы прорвать накопившуюся усталость, речи идти не могло, да и не стоило пытаться: вся прелесть-ужас этих пограничных состояний - в неспособности проанализировать ситуацию, разобраться с причинами и скорректировать последствия пока ты сам не оттолкнёшься ногами от дна собственных ожиданий. Какие тут друзья, когда "ой, всё" становится самым популярым словосочетанием в твоём телефоне.

Но сегодня у мира появился план. И в то время, как я в обнимку с "Нелюбовью" Звягинцева продолжал своё путешествие к центру пустоты, несколько прекрасных людей, не зная о существовании друг-друга, одним словом-предложением-звонком заставили меня очнуться от летаргического сна. Напомнили мне, что мир может и хочет двигаться в такт нашему дыханию, вторить эхом тому, что было сказано год назад, или расцветать фиолетовыми цветами в ответ на твои шифры в эфире.

​Нас всех пронизывает волна. Она одна, но она разная. Но она одна.