За последние десять лет меня приглашали пару раз в школы рассказать двенадцатиклассникам про то, есть ли жизнь после выпускного. Конечно же, с моей стороны это была полная профанация - с таким же успехом я мог рассказать, как я пришёл в казино, поставил всё на двадцать восемь красное, а потом узнал, что двадцать восемь - это чёрное, но к тому времени я уже даже что-то выиграл, пусть и в три раза меньше обещанного, хотя какая разница, потому что деньги так или иначе пришлось раздать.

Минимум планирования, максимум импровизации и вовлечённости во всё, что может показаться интересным, но при этом не так фанатично, иначе о душе не будет времени думать. Точнее о себе. Точнее, это я всё сейчас выдумал. Вы точно хотите, чтобы один запутавшийся человек рассказывал про выбор профессии тем, кто всё равно рано или поздно сам запутается?

Но зато теперь у меня есть охуенная история, которую я буду рассказывать всем двенадцатиклассникам, которые готовы меня послушать (вся надежда на внуков). Послушайте и вы.

После окончания школы мы все ломанулись сдавать экзамен в Стокгольмскую школу экономики, и, так как мне к тому времени магическим образом удалось пройти первый тур, я добирал остальные варианты со свойственной мне ленцой и по остаточному принципу - так, в одно прекрасное раннее утро, я оказался абсолютно один перед огромным табло с факультетами Латвийского Университета. Я очень долго водил погрызенной ручкой по спискам, пытаясь услышать в себе резонирующие с названием программ мотивы. И, конечно же, ни-че-го не услышал.

Мою медитативную практику прервал какой-то парень, стремительно спустившийся в полуподвальное помещение, где размещался стенды с информацией для поступающих. Патлатый, бородатый, в чёрном худи и с татуировкой на тыльной стороне ладони - для меня восемнадцатилетнего это было столкновение с чужой цивилизацией. Я смотрел на него с восхищением и страхом. Он повернулся ко мне и по-латышски попросил у меня шариковую ручку. Я молча ему её дал, а потом наблюдал за сценкой, которую пересказывал всем своим друзьям следующие несколько лет.

Парень, поблагодарив, взял мою ручку и очень артистично, на публику, состоявшую из одного человека, начал с закрытыми глазами водить всё тем же погрызенным колпачком по списку факультетов. Потом остановился. "Оп, геология",- сказал он, открыв глаза, записал это в бланк подачи заявления на поступление, вернул мне ручку и был таков.

Прекрасно. Прошло 18 лет. Я так и не поучился в шведском, бросил бухгалтерию , закончил общественные отношения, и работаю в ИТ. Те тридцать минут неопределённости в здании Латвийского Университета привратились в эпизод. Сакральное жертвоприношение. А парень со встроенным генератором случайных решений лишь оттенял бессмысленность произошедшего, одновременно протягивая ниточку между дионисийским и аполлонистическим началом в моём воображаемом сверхчеловеке.

Сегодня стою в пробке. Спереди грузовик, сзади автобус. Справа машина с опущенным водительским стеклом. Поворачиваюсь. Мужчина моих лет. Борода, тёмный худи. Курит. Ставит руку с сигаретой на край двери. На руке та самая татуировка. ТА САМАЯ татуировка. Я едва успеваю это переварить, как его ряд трогается с места, позволяя его машине обогнать мою на полтора корпуса. Прищуриваюсь, пытаясь прочитать надпись на заднем бампере. Оп, услуги геодезии.
​
Сижу, жую колпачок от ручки. Ставлю на двадцать восемь красное. Жду, когда меня позовут рассказывать двенадцатиклассникам про то, есть ли жизнь после выпускного.

Хэндсфри в машинах - это, конечно, про безопасность. Но никто же не запрещает бесстыдно подслушивать отрывки разговоров, доносящихся из динамиков машины через плохую звукоизоляцию в дверях, да?

При этом, слышно в основном только собеседника водителя. Получаются такие монологи, где водитель реагирует жестикуляцией или взглядом вдаль. Собрал несколько историй за пару дней велопоездок, делюсь.

Вот "Серёжа-сынок" на икс шестом бмв должен уяснить, что с "ними" по-другому разговаривать нельзя, и не для того его растили, чтобы он проглатывал эти обиды.
А вот кому-то по-латышски в третьей мазде рассказывают, как завтра он (или она) должен будет честно всё рассказать на семейном торжестве, ведь это про семью.
Из какой-то малютки доносится "huļi tik ilgi tevi vienmēr jāgaida?!". А он ещё в пробке стоит на вефовский мост с улицы Барона, бедняга.
​
А сегодня, вот, кто-то позвонил своей любимой прямо в фольксваген, и говорил, то он её очень любит. Она спешно закрыла открытое окно, чтобы, видимо, никто не узнал, что её любят. Но там потом она так сильно улыбалась, что и без слов всё было ясно.
В общем, скорлупки и ракушки - это, конечно, хорошо. Но самое главное, что в каждой такой скорлупке всегда есть кто-то живой, даже если его приходится иногда долго ждать.

Пенетраторы - это те люди, которые в тебя входят. По долгу службы, в силу врачебной  или любой другой необходимости. И мне с ними никогда не везло. Так мне кажется, по крайней мере. Так я помню. Ведь на каждое отверстие в моём теле приходится по, как минимум, одному унизительному опыту. Кроме ушей. Хотя, нет, я был на концерте группы Die Antwood - те ещё пенетраторы, должен вам признаться. Так вот, мой знакомый вчера мне рассказал, как его жизнь делится на послекризисные периоды - "исчезновение варваров", российский дефолт, кредитный кризис, что там у нас ещё было за тридцать лет? А я как раз возвращался со своего первого в жизни теста на наличие ковида-19, и так ясно представил новую периодизацию своей жизни, где в принципе всё почти всегда хорошо - вселенные рождаются и умирают, люди встречаются и изчезают, а потом раз, приходит пенетратор, и делит мою жизнь на до и после.

Я прекрасно понимаю, как это работает. Чувство незащищённости и максимальное нарушение личного пространства с туманной перспективой, что всё закончится хорошо, делает с моей психикой то, что не может сделать ни один экономический кризис - впечатывает в гранит все обстоятельства произошедшего, чтобы не дай бог не повторилось. И тут мой мозг, конечно, стремительно убегает вперёд - ведь всё, что я тут напишу будет всего лишь моим ограниченным мужским опытом, нарциссичным по отношению к собственному сакральному туловищу. И, конечно, было бы очень интересно, если бы этот текст писала женщина, но, да, в следующей жизни. А пока как есть.

Моим первым пенетратором была доктор в рижской детской городской больнице. Мне тогда было шесть лет, моя жизнь шла в гору - я начал складывать напечатанные в книгах слова в истории, а людей в отношения - я шёл миру навстречу, а он мне улыбался трёхразовым бесплатным питанием в детском садике и новогодней инсталляцией в витрине детского мира. "Открой ротик, детка",- сказала она мне, привязав мои руки ремнями к креслу. В следующее мгновение в моём горле была кровавая смесь из ошмёток моих аденоидов, соплей и слёз. Я рыдал в этом белом кафельном закуточке и звал маму. "Всё, всё, малыш, открой ещё раз, чтобы я посмотрела, что всё там хорошо, а потом и твоя мама придёт". Я помню, что я не верил ей, но она честно пообещала, что только посмотрит. Конечно, же обманула. И опять у меня по глотке елозили металической палкой и заставляли сплёвывать  собственную плоть. Мне точно что-то там внутри сломали - мир раскололся на две части, а маму так и не пустили - в больнице был объявлен карантин из-за гриппа. Оказалось, что в мире врут.

В двадцать три, когда я очень хотел детей, я решил сделать всё правильно и отправился сдавать тест микрофлоры моей мочеполовой системы. В то время я был любимчик и красавчик - эгоистично распылял свою правду на всех окружающих меня людей и не очень прислушивался к окружающим. А им и нечего было мне сказать - я быстро проносился мимо всех вокруг к одной только мне известной цели и никто не мог меня остановить, пока в клиническом кожновенерологическом диспансере пожилой врач-мужчина не задал мне вопрос: "А зачем вы хотите сдать этот тест?". Я расплылся в улыбке и рассказал про грандиозные планы на отцовство, про наш скромный, но счастливый быт и про то, что всё должно быть правильно. Доктор попросил приспустить штаны, и со словами: "Ага, все вы сначала на блядки ходите, а потом сюда бежите",  вставил мне такой ватный шампурик в уретру. Вставил раза в два глубже, чем мне вставляли его в кабинете напротив пару лет назад. Но я даже не успел возмутиться, потому что там ещё один шампурик надо было. Точно помню, что два дня боялся пойти в туалет пописать. А ещё помню, что очень обидно было, что всем оказалось похер на мою правду.

​В тридцать лет я очень быстро начал худеть. Мало спал и много курил. Пик моих творческих потугов и метаний, где опять было мало места для вопросов о смысле жизни, потому что вот она жизнь. А в такие моменты не до вопросов. В общем, в какой-то момент я оказался на операционном столе в позе младенца с анестезией в заднице. Я худел так быстро, что мне делали биопсию быстрорастущей опухоли в нижней части кишечника, чтобы понять её природу. Качественность, если позволите. Не то, чтобы я до этого никогда не задумывался о смерти, но когда ты понимаешь, что внутрь тебя вставляют металическую трубку, чтобы сказать, рак у тебя или нет, хочешь-не хочешь но.. "Извините, а вы могли бы встать на карачки? Нам не очень удобно взять образец". Это раком встать, кто не понял. Чтобы провериться на рак. Логично. И, оказывается, очень страшно.

Ну, а вчера, как я уже говорил, мне делали тест на ковид-19. Приезжаешь к бикерниекской трассе, а там парковка оцеплена, палаточка такая хрупкая - kroņu māja - внутри улыбчивые молодые доктора. Много вопросов, шуточки-прибауточки через распираторные маски, ручку, которой я поставил подпись обрабатывают дизинфектором, в пору извиняться за тот факт, что я вообще существую. Девушка берёт мазок из горла и опускает мой биоматериал в колбочку. Затем открывает упаковку с новым сваб-тампоном и засовывает мне его в нос так глубоко, что... в общем, ни один из моих пальцев так глубоко там не был. Капец. В глазах слёзы и звёздочки, барабанные перепонки надуваются изнутри. Девушка смотрит на мои красные глаза и говорит: "у вас очень большой рот и нос", потому поворачивается, кладёт в колбочку упаковку от тупфера, а сам тупфер выбрасывает в мусорник. Немая сцена. Потом все смеются. Я тоже почему-то смеюсь. Хотя прекрасно понимаю, что это значит, что процедуру надо повторить ещё раз. Оказывается, когда тебя пенетрируют, можно смеяться..

Так и запишем​.

В магазине выложили стратегические запасы туалетной бумаги - упаковка XXL для самых отчаявшихся. На лицах стоящих вокруг смятение: взять прилюдно 48 рулонов - это признать, что ты поддался панике. Тексты про заменитель медицинских масок не катят - на соседнем стелаже молчаливым укором лежат рулоны бумажных полотенец. Раз-два-три, жопу подотри.

Люди, пережившие дефицит молча забирают последние упаковки. Они знают, что это не про вирус, это про людей. Они помнят. Мы стоим, взявшись за руки - тепло человеческого прикосновения точно так же стремительно взлетело в цене, но так как об этом не говорят в новостях, мы узнаем об этом последними. Как обычно.

Мозг разрывается части - надо спасать человечество, уединившись в собственной квартире; надо спасать экономику, вливая свои скудные накопление в движение товаров; надо позвонить бабушке и договориться, чтобы ребёнок пожил у неё, а ей самой нельзя выходить из дома; надо перевести офис на удалённую работу; надо мыть руки и не надо трогать глаза. Синаптические связи рвуться, образовавшуюся пустоту заполняет прокрастинация, руки сами тянуться к туалетной бумаге - я-мы мистер Туми из Лангольеров.

Планета начинает скрипеть заржавевшими шестерёнками - экотеррористы прицениваются к новым возможностям, а перед Белым Домом выстраивается очередь из молодых людей левого толка. "Обними президента!". Уже через пару часов такая же очередь возникает и у Кремля. Мир разочаровался в геронтофилии. Безработная испанская молодёжь затаила дыхание. 

Я стою в очереди на кассу, стыдливо сжимая помятую упаковку с гречкой. За мной в очереди стоят три подростка, у которых в руках бутылка кока-колы и пара бананов. Они смеются о чём-то своём во весь голос. Я чувствую себя бесконечно старым и уязвимым, понимая, что позволил залезть в свою голову тем, кем я никогда не хотел стать. Отхожу в сторону от очереди, медленно пытаюсь достать языком до кончика своего носа. Смеюсь.