Помню, как лет семь назад меня накрыло Уэльбеком. Мне только исполнилось тридцать, я чувствовал себя старым, но что я понимал.. Его романы обдавали холодом неизбежного одиночества, но одновременно выступали анестезией, - тогда казалось, что мои переломанные рёбра никогда не позволят мне дышать полной грудью. Его герои каменели на моих глазах, сворачиваясь в ископаемые улитки - машины, квартиры, картины сначала оттеняли, потом закрывали, а потом и подменяли собой весь мир. И все переставали дышать. Мёртвые живые манили своим смирением и примирением с окружающими, но не с собою. С собою нельзя примириться. Ты никогда не будешь достаточно хорош.

С тех пор прошло миллион лет. Рёбер хватило ещё на несколько переломов, появились и машины, и квартиры и даже картины (в которых, слава богу, жизни больше, чем я мог бы мечтать), но вот уже каждый поход к парикмахеру вызывает сакраментальный вопрос: "может пора уже налысо?", а имя звонящего на экране телефона - это список перед глазами того хорошего и плохого, что вас связывает с этим человеком, и отличный повод не брать трубку. Я все чаще оглядываюсь в поисках своей раковины, находя успокоение в её суррогатах - и, опять же слава богу, речь идёт в том числе и о книгах.

Сейчас будет третья книга Анны Гавальды, которую я буду читать. И да, как же я буду плакать. И эти слёзы будут вымывать кальций и все полезные минералы, из которых так ловко за последнее время начал собираться мой новый кокон.
​
Нет, она не единственная, и не первая, но, вероятно, чтобы я вспомнил Уэльбека, нужно тоже было родиться во Франции, и на своих страницах тоже всё время уезжать на маленьких французских машинах прочь из большого города. Только в её книгах эти поездки всегда имеют смысл. Даже если за всем этим стоит смерть. И все мёртвые в её книгах живые. И там тоже все недостаточно хороши, но почему-то через какое-то время, шмыгая носом, хочется вздохнуть полной грудью, чтобы вспомнить сколько у меня осталось рёбер. И побриться налысо.
​

​Стою сбоку от входа в здание, допиваю кофе. Из дверей выходит мой знакомый, с кем я должен встретиться, не замечает меня, оборачивается на чей-то голос из помещения и отвечает: "Сейчас этот мудак должен подъехать".
Стою грустненький.
А он такой продолжает: "И Эвин ещё будет!"
Стою весёленький.
А ведь когда-то я точно знал, что я не мудак. А теперь, вот, приходится переспрашивать на всякий случай.

За последние десять лет меня приглашали пару раз в школы рассказать двенадцатиклассникам про то, есть ли жизнь после выпускного. Конечно же, с моей стороны это была полная профанация - с таким же успехом я мог рассказать, как я пришёл в казино, поставил всё на двадцать восемь красное, а потом узнал, что двадцать восемь - это чёрное, но к тому времени я уже даже что-то выиграл, пусть и в три раза меньше обещанного, хотя какая разница, потому что деньги так или иначе пришлось раздать.

Минимум планирования, максимум импровизации и вовлечённости во всё, что может показаться интересным, но при этом не так фанатично, иначе о душе не будет времени думать. Точнее о себе. Точнее, это я всё сейчас выдумал. Вы точно хотите, чтобы один запутавшийся человек рассказывал про выбор профессии тем, кто всё равно рано или поздно сам запутается?

Но зато теперь у меня есть охуенная история, которую я буду рассказывать всем двенадцатиклассникам, которые готовы меня послушать (вся надежда на внуков). Послушайте и вы.

После окончания школы мы все ломанулись сдавать экзамен в Стокгольмскую школу экономики, и, так как мне к тому времени магическим образом удалось пройти первый тур, я добирал остальные варианты со свойственной мне ленцой и по остаточному принципу - так, в одно прекрасное раннее утро, я оказался абсолютно один перед огромным табло с факультетами Латвийского Университета. Я очень долго водил погрызенной ручкой по спискам, пытаясь услышать в себе резонирующие с названием программ мотивы. И, конечно же, ни-че-го не услышал.

Мою медитативную практику прервал какой-то парень, стремительно спустившийся в полуподвальное помещение, где размещался стенды с информацией для поступающих. Патлатый, бородатый, в чёрном худи и с татуировкой на тыльной стороне ладони - для меня восемнадцатилетнего это было столкновение с чужой цивилизацией. Я смотрел на него с восхищением и страхом. Он повернулся ко мне и по-латышски попросил у меня шариковую ручку. Я молча ему её дал, а потом наблюдал за сценкой, которую пересказывал всем своим друзьям следующие несколько лет.

Парень, поблагодарив, взял мою ручку и очень артистично, на публику, состоявшую из одного человека, начал с закрытыми глазами водить всё тем же погрызенным колпачком по списку факультетов. Потом остановился. "Оп, геология",- сказал он, открыв глаза, записал это в бланк подачи заявления на поступление, вернул мне ручку и был таков.

Прекрасно. Прошло 18 лет. Я так и не поучился в шведском, бросил бухгалтерию , закончил общественные отношения, и работаю в ИТ. Те тридцать минут неопределённости в здании Латвийского Университета привратились в эпизод. Сакральное жертвоприношение. А парень со встроенным генератором случайных решений лишь оттенял бессмысленность произошедшего, одновременно протягивая ниточку между дионисийским и аполлонистическим началом в моём воображаемом сверхчеловеке.

Сегодня стою в пробке. Спереди грузовик, сзади автобус. Справа машина с опущенным водительским стеклом. Поворачиваюсь. Мужчина моих лет. Борода, тёмный худи. Курит. Ставит руку с сигаретой на край двери. На руке та самая татуировка. ТА САМАЯ татуировка. Я едва успеваю это переварить, как его ряд трогается с места, позволяя его машине обогнать мою на полтора корпуса. Прищуриваюсь, пытаясь прочитать надпись на заднем бампере. Оп, услуги геодезии.
​
Сижу, жую колпачок от ручки. Ставлю на двадцать восемь красное. Жду, когда меня позовут рассказывать двенадцатиклассникам про то, есть ли жизнь после выпускного.

Хэндсфри в машинах - это, конечно, про безопасность. Но никто же не запрещает бесстыдно подслушивать отрывки разговоров, доносящихся из динамиков машины через плохую звукоизоляцию в дверях, да?

При этом, слышно в основном только собеседника водителя. Получаются такие монологи, где водитель реагирует жестикуляцией или взглядом вдаль. Собрал несколько историй за пару дней велопоездок, делюсь.

Вот "Серёжа-сынок" на икс шестом бмв должен уяснить, что с "ними" по-другому разговаривать нельзя, и не для того его растили, чтобы он проглатывал эти обиды.
А вот кому-то по-латышски в третьей мазде рассказывают, как завтра он (или она) должен будет честно всё рассказать на семейном торжестве, ведь это про семью.
Из какой-то малютки доносится "huļi tik ilgi tevi vienmēr jāgaida?!". А он ещё в пробке стоит на вефовский мост с улицы Барона, бедняга.
​
А сегодня, вот, кто-то позвонил своей любимой прямо в фольксваген, и говорил, то он её очень любит. Она спешно закрыла открытое окно, чтобы, видимо, никто не узнал, что её любят. Но там потом она так сильно улыбалась, что и без слов всё было ясно.
В общем, скорлупки и ракушки - это, конечно, хорошо. Но самое главное, что в каждой такой скорлупке всегда есть кто-то живой, даже если его приходится иногда долго ждать.