Не читайте программки, не смотрите анонсы, - у нас одна жизнь и с каждый годом нас всё сложнее удивить.  И этот спектакль - одна из этих возможностей. 

Когда меня пригласили сходить на пластический спектакль, который оказался ещё и режиссёрским дебютом, я, прочитав описание, честно поделился своими сомнениями. В тот момент я справедливо предположил, что постановка могла быть как гениальной, так и провальной, и если бы она была гениальной, то мы бы о ней уже давно услышали.
Так вот. Теперь вы слышали.

Но я не буду писать про гениальность, это просто другая форма существования на сцене, высокотехнологичная, даже мультимедийная. Разобранная на маленькие отдельные метафоры, которыми можно восхищаться, а можно пропускать мимо - история, которую нам рассказывают, даже не требует однозначной трактовки  - в моей голове один из персонажей вплоть до момента, когда я прочитал оригинальный текст повести Леонида Андреева «Жизнь Василия Фивейского», был всего лишь олицетворением любви - то есть, был коллективной фантазией малого зала Русского театра города Таллинн.

А потом, а потом... А потом эта история превращается в макабрический парафраз, заставляя скрутиться в кресле в узлы, чтобы не выдать своего присутствия. И уже, будучи частью воспалённого сознания главной героини, невозможно думать ни о какой пластике спектакля - перед глазами разворачивается пляска смерти, в которой умирает любовь, душа, разум и, наконец, тело. И она прекрасная тем, что способна удивлять. И что это происходит не с тобой. 

Проснулся от того, что на моём космическом корабле откуда-то стал доноситься звук гардеробных вешалок, равномерно постукивающих о стену. "Какие, нафик, вешалки на моем корабле?! ", - возмутился я и проснулся.


Вешалки постукивают о стену в моей комнате. Прямо за спиной в большом новом икеа шкафу, стоящим справа от кровати. Колебания медленно затухают, а потом их опять что-то (!) подталкивает. Волосы на спине (да, я тот самый чувак с пляжа) медленно встают дыбом. Страшно повернуться. Да, да, я всё понимаю, но на фильме "Оно" я весь сеанс слюнявил руку соседа, боясь поднять на экран глаза. Поэтому прямо сейчас за моей спиной стоит злобный клоун и не менее злобно теребит мои пончо на вешалочках. Его глаза поблескивают тем нездоровым блеском, которые можно увидеть у посетителей магазина тканей на распродаже. В мою квартиру он проник, естественно, через унитаз, и даже если сегодня я выживу (если не буду оборачиваться и (!!) если у меня не торчат ноги из под одеяла), то уже завтра его щупальцы утянут меня в пучины рижской ливнёвки во время моего утреннего туалета. Мозг?


Как назло рядом нет никого, кому можно от страха обслюнявить руку. На выдохе выбросил руку из под одеяла, схватил телефон и зажёг фонарик. Вешалочки замерли. По полу кто-то тихо прошёл к двери на лапках. Мозг сразу же нарисовал прекрасного котика с перламутровыми глазками, который выбрал меня из всех забывающих прикрывать входную дверь в собственную квартиру чуваков в нашем подъезде. Мы будем жить вместе и есть из одной миски. Через пару лет он сыграет главную роль в моём полнометражном фильме. Мозг?!


Я встал и быстро включил свет в комнате. Вешалочки олицетворяли собой всё то, чего в моей жизни никогда не было - стабильность. Проём в коридор зиял перламутровой первобытной неизвестностью. Котиками и не пахло. А вдруг этой же лазейкой в моём периметре безопасности воспользовалась большая серая крыса? И вдруг она ночью от голода набросится на меня, перегрызёт мне горло и будет пить мою тёплую кровь, пока не артериальное давление не сравняется с атмосферным? Её измазанный в крови хвост будет лежать у меня на груди, словно цепочка от медальона . Фотограф-криминалист точно цокнет языком. Мооозг?!


Я закрыл дверь в свою комнату и лёг обратно в постель. Из соседней комнаты раздался уже знакомый звук постукивающих о стенку вешалок. Завтра же уберу из гостиной сушилку белья. Никто не может стучать вешалочками на моём космическом корабле.
Ps. Как можно гуманно словить котика—крысу—злобного клоуна—фотографа-криминалиста в квартире, где нет еды?

В последнее время всё чаще вижу на машинах наклейку красивым шрифтом: Latvietis / Latviete. Красиво и лаконично. Даже не хочется задавать вопрос, а что это значит для владельцев машины. И что это должно означать для тех, кто едет позади.
С другой стороны, захотелось задать вопрос себе: а что бы это означало, если бы я захотел наклеить такую наклейку себе. Чувство принадлежности? Гордость? Или, наоборот, потребность в принадлежности к чему-то большему, чем я себя ощущаю? Одиночество в машине.
А может надо наклеить krievs? Именно так. По-латышски о русскости.
Пятнадцать минут в пробке за обладателем такой наклейки прошли незаметно. В результате сложных манипуляций со шрифтами, понятиями и чувством самости ответственно заявляю, что хочу себе наклейку с таким же шрифтом, но другим текстом: falafelis. Кому ещё?
Ps. Тут не редкий момент, когда я жалею, что я мальчик, а не девочка, потому что Falafele <3

Совершенно случайно попал на новый спектакль Алвиса Херманиса - Vēlā Mīla - Поздняя Любовь. А с учётом того, что приобретение билетов в новый рижский театр - это отдельный квест, моё место в середине первого ряда должно обрасти легендами - "невозможное возможно, я открою тебе тайну".

Первый ряд посередине - это место, чтобы ловить взгляды главных героев. Становиться их единственным слушателем, даже если таких "поимавших" вокруг тебя ещё пару сотен - лови и не оборачивайся. И я поймал. Сначала гениального Гундара Аболтиньша, который в своё время влюбил в себя в роли Сони, а потом и прекрасную и утонченую Регину Разуму, которая из оттеняющей главного героя тени, раскрывается в триумфирующий образ женщины-спасительницы, расправляющую крылья над изнемождённым метаниями поиска мужчины.

И тут, казалось бы, мне заподозрить режиссёра в автобиографичности постановки, потребовать раскрыть поднятую тему со стороны учавствующих женщин, запросить оригиналы текстов Исаака Башевис-Зингера,  и вообще переформатировать увиденное собственными словами, громко потребовать счёт и оплатить его. Но вот со сцены на меня (да, прямо на меня) смотрит Зорах Калишер, повторяя, словно заклинание: "всё это казуистика", и мне хочется свернуться калачиком под ладонями той женщины, которая улыбается глазами сквозь веки, придавленные вековой мудростью.

Или... Или быть сметённым кометой, ярко пролетевшей по стремительно тускнеющему небосводу, который, как теперь кажется, только и существует для того, чтобы в него всматриваться, в поисках той, чьё имя, если тебе повезёт, ты услышишь от неё самой. Пускай и в последний раз.

​Этот спектакль - запоздалое признание в любви. Оно наполненно самоиронией, но от этого еще более пронзительное , потому что на самом деле всем просто-напросто страшно. И нужно пролежать год в психоневрологической клинике или уметь разговаривать по телефону с Бхагаварой Кришной, чтобы на место страха со стремительно развивающимся простатитом пришла любовь. И она пришла. Я видел. Я сидел в первом ряду посередине.