На перекрёстке какая-то семья с коляской машет мне руками. Я без очков, но давайте я поулыбаюсь в ответ - терять социальные контакты в разреженной пандемией атмосфере из-за собственной близорукости не самое дальновидное решение. Машу вам рукой, мои милые люди.

Зелёный сигнал светофора - стоявшая справа старенькое ауди кваттро остаётся в моих выхлопных газах позади, но постепенно выравнивает ситуацию, и вот уже водитель отчаянно мне жестикулирует - да, моя тачка крута, спасибо, парень, надень солнечные очки, иначе ослеплю тебя своим великолепием.

Ветер в ушах, шум мотора перекрывает раггамаффин. Мы с Эволупой одно целое - почти шестьдесят лет на двоих. За нами шлейф из палёной резины и кубинского рома. Подлетаю к перекрёстку, оборачиваюсь на свист и уже привычную мне жестикуляцию очередного поклонника - всё под контролем. Я вас тоже люблю.
​
К пассажирской двери подходит сын с побледневшим лицом: "Чувак, у тебя багажник открыт. Это ты специально, чтобы выглядело как космический корабль?". На моём лице не дрогнул ни один мускул - fake it until you make it.

Общественный транспорт прекрасен. Ну, правда. Такой живой булькающий организм, раздираемый внутренними противоречиями, но при этом ведомый сильной капитанской рукой из точки А в точку Б. Спереди уставшие и уснувшие, позади маргиналы и слишком увлечённые, чтобы замечать что-то вокруг. Получить в нём удовольствие сложно, но можно. Там палочкой ткнул, оп, наушники надел, здесь в книгу уткнулся, а тут улыбнулся. Главное - быть в ресурсе и уметь контейнировать (тут мой психотерапевт, если бы меня читал, языком цокает). Ну, и здоровая порция провокации, которая в моём случае, как мне иногда кажется, часто заключается лишь в том, чтобы быть собой.

Сажусь в трамвик. Пробиваю билетик, лавирую в заднюю часть состава. А там пожилой мужчина, в очках с роговой оправой и с тростью с блестящим набалдашником. Цыганский барон, не иначе. Увидел меня издалека, поднял руку, тычет указательным пальцем с перстнем в моём направлении. Что-то говорит, но у меня Donna Summer в наушниках, поэтому снимаю свои защиты, надеваю улыбку.
- "Это что, розовая кофта? Розовая, да? Розовая?"
Говорит по-латышски, много и протяжно повторяет слово "Roооzааā".
- "Да, розовая", - бодро рапортую я.
- "Ты вообще мальчик?" - голос ощутимо дрожит от возмущения, но, возможно, это я излишне драматизирую.
Вокруг люди начинают активно контейнировать наш диалог. Раздаются смешки.
- "Скажу больше, я - мужчина и отец!"
- "А коофта... "
- "Розовая! Да"
- "Но ведь розовый это же.. "
- "Цвет"
- "Куда мир катиться..."
- "Это какой трамвай?"
- "Первый".
- "Наш с вами мир катиться в Иманту, можно я с вами сяду и расскажу про розовый цвет?"
​
Посидели поговорили, как мир меняется, какую музыку играли в пятидесятых, и как розовый цвет вошёл в мужской гардероб. Побулькали, в общем.

За последние десять лет меня приглашали пару раз в школы рассказать двенадцатиклассникам про то, есть ли жизнь после выпускного. Конечно же, с моей стороны это была полная профанация - с таким же успехом я мог рассказать, как я пришёл в казино, поставил всё на двадцать восемь красное, а потом узнал, что двадцать восемь - это чёрное, но к тому времени я уже даже что-то выиграл, пусть и в три раза меньше обещанного, хотя какая разница, потому что деньги так или иначе пришлось раздать.

Минимум планирования, максимум импровизации и вовлечённости во всё, что может показаться интересным, но при этом не так фанатично, иначе о душе не будет времени думать. Точнее о себе. Точнее, это я всё сейчас выдумал. Вы точно хотите, чтобы один запутавшийся человек рассказывал про выбор профессии тем, кто всё равно рано или поздно сам запутается?

Но зато теперь у меня есть охуенная история, которую я буду рассказывать всем двенадцатиклассникам, которые готовы меня послушать (вся надежда на внуков). Послушайте и вы.

После окончания школы мы все ломанулись сдавать экзамен в Стокгольмскую школу экономики, и, так как мне к тому времени магическим образом удалось пройти первый тур, я добирал остальные варианты со свойственной мне ленцой и по остаточному принципу - так, в одно прекрасное раннее утро, я оказался абсолютно один перед огромным табло с факультетами Латвийского Университета. Я очень долго водил погрызенной ручкой по спискам, пытаясь услышать в себе резонирующие с названием программ мотивы. И, конечно же, ни-че-го не услышал.

Мою медитативную практику прервал какой-то парень, стремительно спустившийся в полуподвальное помещение, где размещался стенды с информацией для поступающих. Патлатый, бородатый, в чёрном худи и с татуировкой на тыльной стороне ладони - для меня восемнадцатилетнего это было столкновение с чужой цивилизацией. Я смотрел на него с восхищением и страхом. Он повернулся ко мне и по-латышски попросил у меня шариковую ручку. Я молча ему её дал, а потом наблюдал за сценкой, которую пересказывал всем своим друзьям следующие несколько лет.

Парень, поблагодарив, взял мою ручку и очень артистично, на публику, состоявшую из одного человека, начал с закрытыми глазами водить всё тем же погрызенным колпачком по списку факультетов. Потом остановился. "Оп, геология",- сказал он, открыв глаза, записал это в бланк подачи заявления на поступление, вернул мне ручку и был таков.

Прекрасно. Прошло 18 лет. Я так и не поучился в шведском, бросил бухгалтерию , закончил общественные отношения, и работаю в ИТ. Те тридцать минут неопределённости в здании Латвийского Университета привратились в эпизод. Сакральное жертвоприношение. А парень со встроенным генератором случайных решений лишь оттенял бессмысленность произошедшего, одновременно протягивая ниточку между дионисийским и аполлонистическим началом в моём воображаемом сверхчеловеке.

Сегодня стою в пробке. Спереди грузовик, сзади автобус. Справа машина с опущенным водительским стеклом. Поворачиваюсь. Мужчина моих лет. Борода, тёмный худи. Курит. Ставит руку с сигаретой на край двери. На руке та самая татуировка. ТА САМАЯ татуировка. Я едва успеваю это переварить, как его ряд трогается с места, позволяя его машине обогнать мою на полтора корпуса. Прищуриваюсь, пытаясь прочитать надпись на заднем бампере. Оп, услуги геодезии.
​
Сижу, жую колпачок от ручки. Ставлю на двадцать восемь красное. Жду, когда меня позовут рассказывать двенадцатиклассникам про то, есть ли жизнь после выпускного.

Мы тогда были в Лионе. Уставшие, по-своему счастливые, и точно обалдевшие от всего, что случилось по пути. Мой клошарный внешний вид давал мне плюс три к социальному магнитизму, поэтому не удивительно, что на одном из перекрёстков меня за грудки взяла вылетевшая из-за угла женщина и притянула меня к своему лицу.
​
"Интересно", - заговорила она быстро на французском, смотря мне на кончик носа - "Как эта улица действует на меня. Очень волнительно. И ведь каждый может верить во что-то - Будда, Иисус.. Вам же знаком Джим Мориссон? Кстати, во-о-он в том здании работает мой психотерапевт. Если бы он услышал, как я с вами разговариваю, он бы сразу отправил меня в винную лавку".
​
Она отпустила меня и ушла, напрощание помахав нам рукой. Но, вот, прошло несколько лет, и мне есть что сказать ей вслед: Мадмуазель, мне кажется, у вас отличный психотерапевт.