И это не честно. Нельзя скрывать за топонимами имена тех людей, который создают этот Берлин для меня. Как и моя Рига это отнюдь не бастионка у канала, но те птицы, которых мы слушаем там же вместе, поедая пельмени в четыре часа утра.

И об этом надо вспоминать. Пока несёшься мимо фур по ночной Польше прочь от предсказуемого ритма рабочей недели, чтобы уже на въезде в Темпельхоф после 14 часов дороги захотелось прогуляться под утренним дождём. Выспимся в следующей жизни.

А потом город открывается своими людьми. И в какой-то момент даже кажется, что это могло произойти в любой точке земного шара с ними же, но вот уже Берлин шелестит под колёсами моего пьяного велосипеда, эхом догоняя разговоры этого вечера, укладывая своим ритмом слова в этот текст.

Мы двигаемся дальше. В телефоне несколько минут нашего маленького фильма и несколько честных и искренних объятий с благодарностью за наше общее пространство, где кабаны кушают с рук тортики, девушки катаются на крышах машин, людей таскают на простынях, и всё это с видом на город, который на мгновение мы и есть.

- Эй, давай поговорим.
Только не так как в двадцать лет, да и, на самом деле, не так как даже в тридцать, когда я взял бы тебя за руку и протащил бы за собой к тому выводу, который мне нужен, тяжело дыша от проделанной работы. Подменял понятия, манипулировал выводами, расставлял акценты: "Ещё чуть-чуть осталось, соглашайся!".

По-другому. Когда ладони вверх и глаза в глаза. Когда разговор - дорога для двоих. Где каждое новое слово - ваше общее приключение. Сталкера, Писателя и Профессора. Где не возвращаются тем путём, которым приходят. Да и вообще не возвращаются, а всё время идут. Двести метров по прямой, но тут не бывает прямых.

Страшно? Сила без вины, любовь без сомнения.  Для остального водород-44.

Душный, набитый пассажирами вагон, мчащийся где-то в современной северной европе прямиком в ад. Лишённые эмоций и интонаций, оттраханные дрелью, выпускающие свои собственные кишки из балончика со взбитыми сливками эти пассажиры машут мне рукой из плоского икеа-пространства, где они торчат всю свою жизнь, выливая поток ничего не значащих слов на случайно подвернувшихся попутчиков. Bļaģ, pizģec. С пустыми глазами, следующие нарисованным линиям сюжета прямо на полу - от унитаза до постели с умирающим отцом, а потом обратно. Этот датский арт-хаус такой отстой.

Мой разум первый час пытается разложить всё по полочкам, навесить ярлыки на этих постоянно смешивающихся персонажей, но тут справа открывают занавеску. За ней стоит тролль. "А что? Это же Норвегия",- меланхолично доносится из противоположного угла сцены. Я проигрываю. Мой разум словно пластилиновый мячик падает в горящую пропасть, разрываемый мастерски установленными крючками сценографии, отражаясь от повторяющихся рефреном фраз, метафор, абсурда, раскрывая во мне мою пустоту, которую мы прячем даже от собственных красным неоном мыслей, которые вынесены за скобки, за сцену, и о которых никто никогда не узнает, кроме получателей этих мерзких смс, отправленных в первом часу по полуночи.

И внезапно тишина, в которой слышен голос единственного свободного человека в этом вагоне, напрочь лишённого свободы и тела. Проблеском гуманизма, размазанного из ночного горшка по холодильнику. И опять вниз по канализационной трубе туда, где мы все в конечном итоге окажемся под звук сверла по дереву. Исчезая, как дыхание на стекле: "Я ещё жива".

В Лиепайском театре то ли в честь пятилетия премьеры, то ли потому что об этом нельзя молчать давали спекталь Константина Богомолова "Ставангер". И это надо было видеть, конечно.
​