На прошлой неделе я познакомился со своим читателем. Вот именно так, без обиняков. Человек, знающий меня исключительно через блог,- без фейсбука, общих друзей и общих курсов по вышиванию. Да, это возможно даже в нашей камерной Риге. За двадцать минут общение быстро вырулило на сакраментальные, но абсолютно корректные "есть ли Эвин без лайка?" и "есть ли для меня движение во всём этом перемалывании из пустого в порожнее?". И если с первым я разобрался, пускай и на тоненького, то второе потребовало от меня сформулировать что-то принципиально новое, найдя вдохновение у психотерапевта Кена Уилбера, так удачно появившемуся у меня в ленте новостей.

Так вот, согласно Кену Уилберу я прохожу классический путь человеческого роста и развития сознания. Кто бы мог подумать. После того, как ум начинает превосходить и включать в себя тело, эгоцентрические модусы переключается на социоцентрические, где появляется место и для объективного "мы". Расширенное сознание предлагает много больше, чем доконвенциальное тело, поэтому не удивительно, что со временем у некоторых из нас в рамках различных патологий тело начинает подавляться умом через идею, суперэго. Спектр этого подавления предельно широк: от подавления инстинкта до отрицания жизненности тела в целом. Это потенциально взрывает наш мир.  

Следующий этап - это возвращение к телу. Дауншифтинг. Через многочисленные практики. Первые шаги в йоге, психотерапия, психоделики, даже контактная импровизация - мы учимся принимать свои базовые инстинкты как неотъемлемую часть себя, перерабатываем подавленное в действия, позволяющие нам освободится от этого внутреннего противопоставления. И, воссоединяя ум и тело, мы получаем так называемого постконвенционального кентавра (это не я, это Уилбер), который приводит нас к внутреннему равновесию, которого мы так ищем. Успех. Но потом мы иногда останавливаемся.

Вместо надстраивания новой интеллектуальной базы на вновь обретённом фундаменте, мы видим в этом кентавре ума-тела сверхсущество, которым мы всегда стремились быть. Хотя именно дальнейшее исследование тонких материй позволит нам через отрегулированные отношения тела и ума прийти к обретению нами Духа, который затем наполнит наш Ум и Тело тем самым светом, к которому мы так стремимся (если не будет поздно). Например, в искусстве медитации всё вышеперечисленное хорошо выражается в последовательном обретении дыхания, а потом и исследовании умственного опыта и самого потока ума.

В общем, мне очень понравилось. Мощная метафора, которая ретроспективно идеально ложится на мои последние несколько лет жизни. Через семейный опыт, перуанские эксперименты, контактную импровизацию и сегодняшние экзистенциальные потуги.

Что же касается Эвина без лайка, то он существует. Кушает креветку, в которую он превратится, когда умрёт, чтобы его съел кто-то другой. А всё написанное тут должно добавить этому процессу толику осмысленности. Это приправа такая.

​

- А вы в какой школе учились?
- В сороковой.
- О, моя любимая школа. У меня столько клиентов от туда.
Психотерапевт, кстати. Посмеялись.

Всё это не о сороковой, конечно. Чего стоит хотя бы этот, паразитирующий на неподготовленных умах, корпоративный молох. И дело не в предлагаемых способах заработать деньги. Дело в ценностях, которые настоятельно рекомендуют заменить на что-то более соответствующее статусу. И в этом водовороте легко потерять себя на пять-семь лет, а потом вынырнуть и, сюрприз, пойти к любителю выпускников сороковой.

И, например, институт брака с поддерживающим его общественным мнением, которое переформатирует любого из нас, а потом выкинет на обочину. И все боятся этой машины, которую мы запустили тысячу лет назад, ключи проглотили, инструкцию потеряли, и вообще. Они жили счастливо, вместе, были единственными сексуальными партнёрами друг у друга, умерли в один день. I want to believe. Но мы же даже поговорить об этом не можем! 

Хотя нет. Я хочу вам рассказать про людей, которые побывали на той стороне и не боятся пользоваться полученным опытом. Которые по себе знают, что такое раскладывать по пальцам степени увлечения другим человеком, мучительно выискивать в себе мотивацию не целовать того, кого хочется целовать ночь на пролёт. Которые борются со своими зверями, проигрывают им, выигрывают у них, а потом вместе воют на луну. Которые ищут людей, с которыми можно договориться сначала о терминологии, а потом и о границах флирта и измен. И это всё - опыт.

Славься момент, когда я понимаю, что под деловым костюмом мне нужны трусы с сердечками, чтобы не сойти с ума на совещании длинною в день в этот охрененный солнечный день, когда женщины на улицах одеваются так, что ты с трудом договариваешься с собой смотреть только на женщин репродуктивного возраста. Славься момент, когда я знаю, что не покурив сейчас, мне будет хуже, если бы я покурил. Славься день и человек, когда и которому ты можешь сказать: мне нужно поехать одному в Амстердам и потерять себя. Обещаю пользоваться презервативами. Поехали со мной?

Славься контролируемое, осознанное падение меня в глазах общества. Славься недиагностируемое, но такое же одушевлённое сумасшествие. Славься резонанс, где вас двое.

И даже если бы мы не были fucked up, мы бы были.  Наследники Эдипа и Электры. Нам всем нужно натворить, потом свернуться в клубок, и расцвести ещё раз, проговорив своё прошлое, научившись слушать и слышать.

В добрый путь. На этой фотографии у меня трусы в сердечки. И да, чуть не забыл. Доброе утро, Азиза.

В моём чемоданчике много разноцветных таблеток. Красная - для публичного одиночества. Синяя - для социальных танцев. Жёлтая для сна наяву, а зелёная для ночного бодрствования. Во внутреннем кармане книжка про дружбу. И блядские глаза. Свидетельство о рождении сына на той же полке, что и моделька моей Эволупы в масштабе один к тридцати. Моя моделька. Я удался, мне кажется, во всех своих образах. Система не даёт сбой. В девять утра я опять на работе.

Видимая предсказуемость даёт ощущение контроля. Презумпция  преемственности каждого из нас в каждый следующий миг позволяет нам строить долгосрочные отношения, в которых мы можем ожидать определённых поведенческих моделей. Усложняем эту схему до современного общества. Даём определение нормы, вписываем в модель по возрастающей приятные сюрпризы, неожиданности, творческие порывы. Добавляем какое-нибудь легальное девианство и экстремизм. Шизофрения, паранойя дополняют реальность до исчерпывающей. Осталась смерть ещё, которую почему-то не хотят делать частью нашей жизни.

В чём правда? Одиночество, на которое обрекает себя каждый, кто хочет играть не по правилам нашего общества, творит такие же чудеса, как и семья. Слово лечит не хуже молчания. Я расту через боль так же, как и через объятия.

Не надо бояться себя и своих поступков. Что лучше: сумасшедший парень, который сделал твою прошлую весну незабываемой, или тот парень, который заставил забыть тебя твою прошлую весну? Какая разница. У тебя не отнимут ни прошлой весны, ни этой. Разве только убьют, но ведь это тоже жизнь. Просто называется она "смерть".

Я иду по улице тебе навстречу. Мне страшно любопытно, затушишь ли ты сигарету о мой зрачок или пожмёшь мне руку. Ты пойми, я тебя совсем не знаю. Я иду и нервно улыбаюсь самому себе. Мне правда страшно. Хотя, я всего лишь этот шаг, который одновременно шаг к моей смерти и к тебе. Смешно. Я смеюсь. Я смех. Смех на пути к тебе и к моей жизни, которая в какой-то момент будет называться смертью.
​

Да я всё о том же. Хочу избавиться от слов. В последнее время, когда читаю идеально подогнанные тексты, чуть ли не физически ощущаю какую-то липкость в голове, в которую погружают моё сознание, чтобы закрыть все эти трещины, через которые сочится жизнь. Все несуразности, столкновения, оплошности, шероховатости, родимые пятна, руки разной длины, оговорки, казусы, картавость, размер обуви сорок четыре с четвертью, факиншит, странная любовь к носам. А на выходе рафинированый глянец.

Олег Каравайчук о важном:
"Ну, знаете, любовь это такая штука… Вообще любви нету. Есть форма высшей независимости от причин. Высшая реальность. Вы что, влюбляетесь от причины? Вот она вошла, или он вошел. Где тут причина? Это настолько широкий вопрос. Вообще эта мания в широкий вопрос вогнать все — это самое жалкое свойство вопрошающего и вообще всей истории человечества. То, что необъятно и что дано не понимать свыше от богов, вы начинаете истолковывать. Это патология, все ваши вопросы. Постепенное изуродование всего. Вы спрашиваете, а потом вообще ничего не будет того, о чем вы спрашиваете."

Заложники несовершенства собственного разума в поисках правильного описания высшей независимости от причин. Всё! В этот момент на уровне каждого отдельного человека всё должно разом стихнуть. И должна начаться игра. Игра в человека. Где можно всё, но нельзя, потому что у игры есть правила. 

Мне хочется рычать. Кричать. Делать татуировки. Кушать книги. Делать надрезы. Проснуться. Найти новый способ говорить. Танцевать, смеяться, касаться, выть, рисовать, кусаться - всё что угодно, лишь бы не стать в очередной раз заложником какой-то фразы.

Давайте играть. Напишите, что бы вы хотели сделать. Давайте сделаем. Молча. Улыбаясь и кусаясь.

​

Этой зимой в Риге мы отпаивали горячим бальзамом наших новых знакомых из Испании, которые ещё осенью повелись на дешёвые авиабилеты, и только за пару недель до приезда узнали, что в это время у нас минус двадцать. Конечно, ни о какой южной экспрессии говорить не приходилось - лишь короткими перебежками, убойными горячительными дозами и моими пончо нам удавалось поддерживать тлеющие угольки общения. И в тот момент, когда уже казалось, что вспомнить будет нечего, нам рассказали Банановую Теорию.

Сложно сказать, чего было в этой истории больше - очаровательного испанского акцента, цепляющего названия, которое тянуло на полнометражный фильм, обезоруживающей улыбки рассказчика, нравоучительности самой истории или рома с колой, но вот мы здесь. Через пять месяцев, две поездки в Ирландию и Ригу и многих строчек текста.

Мой первый фильм подобного формата, первый опыт деконструктивизма, первая работа со звуком. Но подобный качественный скачок опять не стал местом для титанических усилий и самопожертвований, для прорыва в философии создания моих видео. Пронизанный насквозь духом бонвиванства ("А давай поедем снимать фильм по тексту, который мы слышали один раз в баре, в Ирландию!"), весь проект является срезом моей жизни, самовоспроизводящим новые условия для продолжения самого себя. Через шестьдесят лет я назову эту игру своей.