На второй день нашего пути Camino de Santiago мы набрели на домик художницы, которая рисует карты Таро.

Я, всё ещё сгорбившись от своих мыслей, хотел было пройти мимо, но Зоя предложила не отказываться от того, что предлагает нам дорога, и спустилась к маленькому домику на несколько ступенек ниже тропинки, по которой мы шли, что для любого пилигрима с его тридцатью километрами в день - проявление высшей благосклонности.

Там стоял аппарат, который за евро выдавал что-то наподобие конфеты, внутри которой была карта Таро. Зоя бросила евро, а я, прожевав за мгновение до этого весь свой скепсис, усталость, страх и злость, забывшись, словно маленький ребёнок в ожидании чуда, влез, чтобы повернуть рукоятку механизма, после чего из большой прозрачной сферы нам в руки выпала карта.

В моей жизни была только одна карта Таро - Повешенный. В остальном для меня эта колода всегда была символом человеческой неуёмности, способности создавать смыслы и играть жизнь.

За следующие четырнадцать после этой встречи дней мы создали новые смыслы и новые миры, разрушили их, и создали новые. Мы играли, как малые дети, и говорили о том, что не могли сказать до этого самим себе. Мы встретили новых людей, даже двадцатиминутные разговоры с которыми ещё надолго оставляли круги на воде.

В картах Таро есть старшие арканы - уникальные карты, у каждой из которых есть свой смысл. Их двадцать две. Я решил, что я расскажу про Camino, используя эти карты, собирая истории, встречая путников, подслушивая разговоры на остановках. Двадцать две истории про путь. Семь из которых были написаны в этом пути, а остальные напишутся, надеюсь, через год.

Когда я поделился этой идеей с новым случайным собеседником на краю света, меня спросили: "oh, you are into esoterics?". "Нет",- ответил я, "I am into people. And I like to play".

Нам выпала карта El Sol - Солнце. И какая красивая это карта, я вам скажу, - в испанской версии на ней изображены мужчина и женщина, которые держатся за руки и смотрят на восходящее солнце, воодушевленные новыми началами, и купающиеся в лучах славы. Зашибись, в общем. Мы переглянулись, и не сговариваясь решили, что это будет символ нашего Камино, лишь для того, чтобы через неделю, услышать от нашего попутчика: "Меня зовут Сол. Как Солнце".

В Камино все идут в своём ритме. Обычно двери альберге, где большинство пилигримов остаются на ночь, закрываются в восемь утра, и поэтому первые несколько километров каждого дня то тут, то там встречаешь тех, с кем ты делил комнату ночью - кто останавливается, чтобы выпить кофе с булочкой, кто поправить неправильно закрепленный рюкзак, который в таком виде через десять километров гарантированно нанесёт вам увечье. Но позже вы можете пройти остаток дня в гордом одиночестве, встретив лишь любопытных завсегдатаев местных баров, где вам любезно наполнят вашу бутылку воды и живо откликнутся на ваше "dos servezas por fabor".

С Солнцем мы встретились много раз. Много. Больше, чем случайность. Больше, чем когда хочется не думать о символах.

Сначала в нашем первом альберге. Без имён, но: "Денис, то, как ты со мной познакомился, это кринж, больше так не делай" . Потом случайно в дороге, под палящим солнцем. А потом:
- Ты где?
- На площади
- Мы сейчас подойдём.
Мы должны были встретится. Правда.

"Чем больше я себя принимаю, чем больше меня принимают таким, тем больше я чувствую себя собой". Ох. Повтори это ещё раз.

Напротив меня сидит человек, и рассказывает мою историю. Про родителей, про отношения, про себя. И про магическое: принимая часть себя, которая противоречит всей моей сущности, я становлюсь собой. Не через конфликт, а через принятие.

Мы сидим в баре. В ста метрах от места, где все пилигримы получают свою Компостелу - свидетельство того, что они прошли путь Сантьяго. "Я не могу туда зайти. Там надо написать кто я. Мужчина или женщина. Они же поймут. Они же осудят".
"Солнце, иди. Это для тебя. Они даже не заметят".

Мы всё должны делать ради себя. Сплавляя в одно целое наши части, которые разрывают, которые разрываются. Которые надо принять. Через окружающих, через эмпатию, через не-без-раз-ли-чи-е. И блаженны те, кто встретит на своём пути слышащих, видящих.
​
Солнце, я тебя вижу.
​

Сын повзрослел. Стремительно и обезоруживающе. На компе дюжина отложенных, но так и не посмотренных вместе фильмов, время для которых стремительно убегает, и, наверное, уже никогда мы их вместе не посмотрим.

Сто раз проговоренное "в какой-то момент он мне нужен будет больше, чем я ему" наступило быстрее, чем к нему можно было подготовиться, и обнажило всё тот же классический набор вызовов: как заполнить образовавшуюся дыру любовью к самому себе, например.
В кабинете у зубного врача внезапно встречаю рефлексирующую душу:

- "Мой сын вырос эгоистом, я боюсь, что он не подаст мне стакан воды".
- "А вы его любите?"
- "Это единственное, что я делала: любила его и говорила об этом".
- "Тогда, мне кажется, подаст".
- "Пусть только попробует не подать".

На его телефоне не отвеченные мои звонки. Бесит, но давай на чистоту: грош цена твоему манипулятивному волнению за его безопасность. Остаётся взрослеть вместе с ним.
Сколько тебе лет? Четырнадцать. А твоему папе? Тоже четырнадцать, ведь он стал папой, только когда появился я.
​
Ps. любовь: я даю тебе ракушку с нулевой процентной ставкой. чтобы ты услышал море.
​

Читаю невероятную книгу, которая затрагивает настолько глубокое бессознательное, что каждая страница вызывает странное покалывание в совершенно неожиданных местах.

Помните синенькую детскую библию такую? Старый Завет и всё такое. А вот теперь представьте себе, что вам её подарили, а внутри, о, святые кукурузики!...

Сцена из фильма Le Lebertin, где философ Дени Дидро, работая над своей книгой, провозглашающей любовь без границ, узнаёт, что его лучший друг и соратник начал отношения со стремительно взрослеющей дочерью Дидро, бежит в подпольную типографию, чтобы разметать уже набранные к печати страницы, и внести такие нужные правки - любовь без границ, кроме как с дочерьми лучших друзей.

А все классические тексты христианства превращаются в такие огромные метафоричные амбарные книги ссор, войн, политических игр и банальной борьбы за власть над не иссякающей потребностью обывателя прислонить уставшую голову к какому-то смыслу, при анализе которых можно понять, кто кого убил, и кто обидел брата первосвященника. Тут музыка из заставки Санта-Барбары.

И пускай в этом нет ничего нового или удивительного, но обращаясь к себе, надо признать, что, будучи в душе агностиком, прямо сейчас я чувствую себя уязвимее обычного. Некая незримая опора, заложенная ещё в детстве, проговоренная и рационализированная много раз, заменённая сначала осознанием себя в этом мире, а потом, наконец, осознанием мира в себе, пуф!, испарилась.

Во-первых, это освобождает. Я только учусь прикасаться к бессмысленности бытия без разрушающих последствий, но подобная практика развязывает руки, наделяя каждого из нас абсолютным правом на свободу интерпретации всего, что происходит в нашей жизни, и что, по большому счету, мы не контролируем.

Конечно, это не может претендовать на теорию всего, - налоги на автомашину платить всё равно надо, да и размышлять о таких вещах, сидя в автобусе с кофейным аппаратом под боком, который тебя везёт в другую страну, намного удобнее, чем валяться в канаве, будучи побитым камнями, но, возможно, нашей задачей как раз и является поиск баланса нашего внутреннего философского кентавра.

А потом невольно начинаешь задумываешься о миллионах людей, которые, не найдя смысл жизни в себе, начинают его искать в словах других. Особенно, когда речь идёт о вечной жизни и, если чуть ближе к нашему времени, отложенной старости. И ради этого готовы и в пустыню сорваться и барашка зарезать. И делать это с очень серьёзным лицом, словно только они правы. А кто не прав, ну, вы дальше в курсе...
​
В общем, будьте собой. С собой.
​