​Стою в очереди оплатить свою капельку дизтоплива, а тут заходит Anna Lilienfeld. Машет мне рукой, улыбается, идёт ко мне.
Ну и что, что карантин, ну и что, что она в Москве. Мои минус полтора позволяют мне в ком угодно видеть кого угодно.
Подходим друг к другу. Говорим по-латышски. А как ещё с Аней из Москвы разговаривать.
— Ой, у меня зрение плохое. Я думала вы – Артур.
— Ой, у меня тоже плохое. Но я думал, что вы – Анна.
— А я и есть Анна!
— Привет, Анна, как дела?
— А вы не Артур?
— А давайте Артур!
Линзы для трýсов и для тех, кто за рулём в сумерках. А я сегодня Артур.

Зашёл в антикварную лавку в поисках чемодана - хотим с Микой собрать игровой стимпанк компьютер в таком неожиданном форм-факторе. Навстречу мне, видимо, владелец и его верный бухгалтер - обоим за пятьдесят, оба слегка в пыли, которой стало сильно больше, когда они ради меня перерыли свои запасники и нашли чемоданы - осталось выбрать. Но чёрт их дёрнул спросить, зачем он мне нужен. Рассказал в двух словах, страшно довольный собой, про вставки из дерева, про стекло от старого телевизора поверх lcd матрицы, про тумблеры на корпусе - мне бы продавать свои концепт инвесторам, а я тут на продавцах разминаюсь - а дальше началось форменное сумасшествие.

Владелец, не дослушав, отвернулся со словами: "да что с этим пласстмасовым поколением разговаривать", женщина-бухгалтер, закинув ногу на ногу, стала рассказывать про китайцев, которые подделывают бронзовые статуэтки, и что старинные вещи сами по себе ценность, поэтому ломать телевизор и чемодан мне нельзя.

Я по инерции ещё улыбался несколько минут, пытаясь вставить хотя бы слово, но когда на меня, уже практически крича, и размахивая руками, стали двигаться эти два адепта ретро, говоря что-то про то, что мне надо заниматься спортом, а не "вот этой фигнёй", мне пришлось выскочить за дверь. Я даже не удивился, когда увидел, что хозяин магазина двинул за мной.

Глотнув свежего воздуха, он чуть успокоился. Спросил, буду ли я брать чемодан. Я ответил, что снял размеры и решу попозже.
-"Попозже, это когда? Год, число. За свои слова нужно отвечать, знаешь ли".
Я честно попытался не услышать в его словах угрозы и приготовился дипломатично попрощаться. Он перехватил мой взгляд и сделал широкий жест, показав на пыльные витрины его антикварного магазина:"Мы тут говном не торгуем". В витринах стояла пыльная металлическая Lamborgini в масштабе 1 к 25 со сломанный боковым зеркалом.
Дал себе слово завести свой магазин антиквариата. Потому что, блять, потому.
​
Ps. Мне тут сразу прокомментировали мой текст, и всё встало на свои места. Это профессиональная деформация. Жук-скарабей в лучшем случае, Плюшкин в худшем. Дневной стационар.

Cмотреть танцевальные постановки с первого зрительского ряда - привилегия. Смотреть спектакль в постановке Лиги Либерте и её Līgas Libertes dejas teātris -  целое путешествие. Вчера я объединил всё это вместе на Dejas Izrāde 33 - танцевальной истории самой Лиги в одном акте в честь её дня рождения.

​Для меня это было знакомство, на которое я шёл с закрытым сердцем. Всего лишь через неделю после Netherlands Dans Theater в пекинском национальном центре исполнительского искусства. Contemporary Jazz после лаконичной отточенной до блеска кости эстетики современного балета. И, наконец, космополитичная метафора последней против неизвестного мне латвийского режиссёра.
​
"Draugi, mēs būsim godīgi", - режиссёр-постановщик обещала быть честной на сцене, говорила о самости, об уникальности момента и что этот танец будет существовать в одном уникальном экземпляре - сегодня. Она подкупала своей внутренней свободой, смеялась на собой, обращалась к конкретным людям в зале, а самое главное приглашала танцевать вместе. И кто же знал, что именно туда нас всех в конце-концов и заманят.

Когда началось предствление, оказалось, что у меня тоже была работа. Я был мужчиной в первом ряду. Со мной цеплялись взглядом, со мной разговаривали телом, на мне ставили опыт. А я наполнялся этим языком. Другим языком. Энергией женщины, не ограниченной словами. И я ни разу не обернулся на зал позади меня, но мы все танцевали с ними. Музыка, которая сначала вырвала нас из предсказуемого течения вечера, потом разговаривала с нами намёками, нюансами и даже теми же словами, - когда Stromae спел Dis-moi où est ton papa? перед нами стояли хрупкие, стойкие, но такие нежные, что хотелось выть на несправедливость этого мира, но уже через несколько минут они же смеялись над тем, как мы мужчины не способны выдержать даже секунды, когда у женщины всё включено на максимум. Над мной смеялись, когда я отводил глаза.

Самое главное в этом танце было то, что не смотря на наличие рисунка, у каждого на сцене была полная свобода наполнения момента своим переживанием и опытом. Иногда я просто скользил взглядом по всему, что происходило на сцене, наслаждаясь именно разнообразием интерпретаций. А эта внутренняя свобода очень легко транслируется в движения. Как и то, что мы говорим об одном и том же по-разному, и то, что мы проживаем очень похожие опыты.  Я поверил в то, что происходит на сцене в тот момент, когда заметил, что танцоры, смотря друг-другу в глаза, улыбаются. В этом не было ничего искусственного. Эта была улыбка заговорщика, участника секретного общества, взгляд тех, кто бежит с волками. И они были там ради себя самих. И у каждого был свой манифест, своя сила, своя причина там быть в этот вечер. И то, что эти женщины собрались вместе под знамёнами именно Лиги, говорит о том, что то, что происходит за занавесом, меньше всего можно назвать репетицией. Я не побоюсь громких слов, но с такой искренностью рождаются люди, а не роли.

Я был сметён этой энергией. Этой искренностью и самостью, о которой нас предупреждали, но во что было очень сложно поверить. Там я встретил Женщину. И мне остаётся только сказать спасибо за то, что она взяла меня с собой. Потанцевать.