Стою в ванной, рассматриваю расчёску. Торчит волос. Тяну. Длинный каштановый волос. Шарлотта - моя недавняя гостья. Ещё один. Тяну. Темнее. Не знаю. Короткий седой волос. Наверное, мой. Вьющийся тёмный, понеслась...

Появилась идея для какого-нибудь Survival Knit. Расчёска с кучей волос. А рядом на листе бумаги вытащенные из расчёски волосы. Категоризированные по длине и цвету. Добавим вызова: с именами. Немного провокации: с датами. Личного переживания: моё имя и фамилия.

Оскорбительно, правда? Особенно, если вы ненароком расчёсывали волосы у меня дома. Или даже. 

Убрать личное переживание? Убрать автора?
Врать? Побегать с расчёской по знакомым, начесать им головы, придумать в голове календарь с именами?
Принести в жертву личные отношения, нести гордо над головой знамя субъективного опыта и его публичного переосмысления? Человек-витрина? Человек-сливной бачок? Человек-символ? Человек-трепло?

Эти вопросы я задаю каждый раз, когда нажимаю кнопку "опубликовать" в этом блоге.

Два месяца назад я начал ходить в театральную студию. Для себя решил, что иду туда научиться кричать со сцены на русском языке. Дальше даже не углублялся - социальному животному хватит и такого объяснения.

Бегство от себя самого и своего одиночества внутри, заменители благодати - скажет Олдос Хаксли в эпилоге к Дьяволам Лоудуна. Самотрансцеденция - вторит ему весь мир. Да и я с поистрепавшимися знаменами юношеского максимализма туда же.

Но что происходит, когда я выхожу на сцену? Что просят от меня наши прекрасные режиссёры и учителя? Быть собой. Найти эту внутреннюю мотивацию, пережить свой опыт для себя самого. Я стою перед моей группой и пытаюсь найти внутри себя то, что я испытывал, когда я видел своего ребёнка в первый раз, чтобы сыграть эмоцию сейчас, на этой сцене. Никто и не догадывается насколько искренен я сейчас сам с собой.

И это наделяет меня необычайной силой. Перед всем миром. И так самое большое бегство от себя самого приводит меня к самому себе. Но уже с пониманием окружающего абсурда. С той внутренней свободой, которая мне позволит быть самим собой для тех, кто даже не пытается меня там увидеть. Но в первую очередь быть на этой сцене для себя. С собой. Зритель - я сам.

Это - малая форма большой жизни. Метафора, через которую можно взломать абсурдность нашего мира, и встать чуть выше, чтобы иногда нырять в него с головой, но всегда помнить о том, что можно вынырнуть и взглянуть на всё со стороны.

Прожить на сцене здесь и сейчас, полностью погрузившись в (sic!) выдуманный мир, а потом перевернуть страницу. Хотя я так ещё ни разу не кричал со сцены.

Вышли на улицу старого города, в руках сигарета. Спичек нет. "Я могу вас попросить зажигалку?". На мою фразу обернулась женщина. "Да, конечно, только её надо вдвоём зажигать". В голове ничего не успело сложиться. Наверное, лишь улыбнулся. Она достаёт две зажигалки и пытается их по очереди зажечь. Ни одна не зажигается. "Эту вообще надо выбросить". Достаёт из сумочки третью зажигалку зелёного цвета, а жёлтую, которую надо выкинуть, кидает обратно в сумку. Щёлкает зелёной. Она даёт искру. Подносит первую. Она даёт газ. Зелёной поджигает красную. "Теперь вы сами себе". У меня получается с первого раза. Смеюсь в голос.  Она сама себе улыбается: "У меня, наверное, вся жизнь такая". Хочется верить, что и у меня.

Забрать урну из рижского крематория можно в течении сорока пяти дней. Если узнавать об этом по телефону, то можно ещё задать вопрос: "а потом?" и не смутиться от собственной бестактности - кажется, что его задают все - с момента смерти человека, он начинает жить у тебя где-то, где он точно не совпадает с телом, а тем более с пеплом. Потом хранение урны стоит полтора евро в день. "А потом?" - не успокаивается внутренний мальчишка, но вслух уже ничего не произносится. И развеять прах надо над Даугавой, а не скурить в трубке. По-че-му-то.

Есть идея, что быть съеденным землёй в картонном гробу эффективнее, если мы говорим о перерождении - пока развеянный над  Даугавой минерализированный прах попадёт в грунтовые воды, которые расцветут цветком лотоса, какая-то часть "того самого" земляного червя уже может быть в птице, которую мы завтра будет кушать на ужин всей семьёй, чтобы пожертвовать свой углерод (в идеальном варианте) клеткам лучистого венца яйцеклетки. На-при-мер.

Мне всегда казалось, что кремация - это метафора о звёздной пыли. Оказывается, что кремация - это про минералы и однородность, калибр. Для звёзд больше подходит предлагаемая отправка сделанного из праха алмаза в космос. Или фейерверк. За-чем-то.

В дружеской беседе я смешал фундаментальный вопрос философии со звёздной пылью, и мне привиделся манифест-перформанс. Правда с членовредительством, но можно и потерпеть - в контексте торжества человеческого духа  это точно сильнее "эскапизма" самосожжения буддийских монахов. Ведь, буддийские монахи не будут поджигать себя в знак протеста. Это же абсурд, прав-да-же?

В перформансе я  должен отрезать часть себя и запустить процесс перерождения в новой жизни, кремировав ли, или похоронив в плодородной почве, или приготовив на ужин для своих друзей условный мизинец левой руки. Моё тело пустит корни в земле, покуда я буду ещё на ней. Или моё тело растворится в бескрайнем космосе, сверкнув алмазной гранью. Символично, на-до-же.

А потом окажется. что ничего я себе не отрезал. На гневные письма обманутых потребителей высокого искусства и посредственного трэша я буду отвечать одной фразой: "а зачем?". Мой сын, когда поймёт всю абсурдность ситуации, будет смеяться до колик, но так и никогда не осмелится спросить, почему мы с мамой стали его родителями. Я же никогда не умру. Никто не умрёт. И полтора евро в сутки платить не надо, ес-ли-что.

*Крематорий - Сто лет прожитых зря