Ой, всё. Норвежские авиалинии лаконично и ёмко вписали моё жизненное кредо в утренние бутерброды их трансатлантического рейса.

Это точно описание любого нового человека в моей жизни. С натяжкой и описание каждого нового дня, а главное, достаточно правдивая характеристика для моей головы в какие-нибудь одиннадцать часов вечера случайной пятницы.
​
Выводы из этого делать не буду. Но предлагаю присоединиться к трапезе.

"А сегодня по традиции в нашем клубе вечер разговоров и с вами я, ваша ведущая, Миа." - бородатый парень в вызывающем платье не врал, мой стакан рома в баре Moby Dick превратился во входной билет на маленькое шоу, а все случайные посетители в ожидании сомнительного травести шоу шумной ватагой со смешками и комментариями окружающих засобирались в другое место.

Я оказался в первом ряду. Конечно я оказался в первом ряду. Мне было интересно. Я совсем не боялся разочароваться, зная, что со своими супер способностями я даже в пошлых шутках услышу внутреннюю драму выступающего. Стоит только захотеть поиграть.

"И я напоминаю, что ваше восхищение выступающим можно выразить как щелчками пальцев, так и смятыми долларами, брошенными на сцену. Это для тебя, новенький" - Миа улыбалась мне. "Just visiting" - среагировал я, но голос выдал. Меня кто-то похлопал по плечу. Надо быстрее напиваться.

А потом на сцену, сменяя друг-друга выходили мужчины, женщины, женственные мужчины и травести. Всё было завалено мятыми долларами. Со сцены звучали стихи, отрывки из подростковых дневников, правдивые и выдуманные истории. Одна девушка читала своё письмо богу, написанное перед тем как признаться своей семье в своей гомосексуальности. Парень рассказывал о своей связи с семидесятилетним мужчиной, когда работал в эскорте. История настолько пронзительная, что после него на сцену поднялся пожилой мужчина и почти расплакался, подыскивая слова благодарности.

Для меня они победили в себе машину общественного одобрения. Не заигрывая с долгосрочными задачами цивилизации, они разгадали абсурдность нашей жизни, и для меня стали самыми честными актёрами, играя самих себя. Обнажаясь, а потом и иронизируя на собой. Мы слушали выступающих затаив дыхание,- чужой мир раскрывался перед нами самыми неожиданными, прекрасными и ужасными формами. Но он такой, этот мир. И, кажется, что все присутствующие это понимали.

Когда мне было восемнадцать лет, мы с маленькой компанией запирались в тёмной комнате, переходили на английский язык, чтобы ещё больше отдалиться от этой части "я", и в сумраке силуэтами рассказывали о самых сокровенных переживаниях и историях, которые с нами произошли. Неповторимая близость, к повторению которой я подбираюсь через лицемерие взрослости последний год. Сегодняшний вечер был ещё одним шагом.

"Maybe our visitor has something to say?" - какая дешёвая провокация. Я был счастлив.
"H̶i̶,̶ ̶m̶y̶ ̶n̶a̶m̶e̶ ̶i̶s̶ ̶S̶t̶u̶ ̶a̶n̶d̶ ̶I̶ ̶a̶m̶ ̶h̶u̶m̶a̶n̶_ Hello, I am Denis, and I want to read you a poem I wrote <...> Since it is Russian, watch my intonations - the rest is in the air and among us<...>."

Во что бы я не играл, и во что бы мне не позволяли играть; какие бы пирамиды смыслов я не строил, и каких бы мамонтов не приносил с охоты; с какой бы я метафорой не носился, есть архитипический образ, перед которым я замолкаю, сколь сильно не было бы желание расплавить это всё равномерным слоем среди семи миллиардов человек.

Я помню первый раз, когда я приехал в детский сад моего сына. Я стоял рядом с воспитательницей его группы. Это была высокая женщина с широкими бёдрами, большой грудью и взглядом преисполненным добротой и нежностью. От неё веяло таким спокойствием и теплом, что хотелось прижаться и никуда не уходить. Мне кажется, что у неё было трое детей, но те четырнадцать, которые были в группе, тоже не могли дать мне соврать. Молоко вместо крови в самом прекрасном смысле.

Та, которая наполнила себя непостижимым для меня знанием. Мне нечем было крыть.
Мне и не надо было крыть - я был счастлив, что вдохнул запах и этой жизни. Которая часто уже почти не про нас.

​Джет лаг. Европы нет даже за горизонтом. Друзья существуют где-то в сумеречной зоне социальных сетей и чатов после заката и до рассвета. Калифорния размером с далёкую Великобританию. Дурацкая привычка терять деньги и карточки.

Как здесь легко оказаться одному. На краю земли перед бушующим Тихим океаном. На краю земли под самыми высокими деревьями. На краю земли перед сожжённой пустыней. На краю себя в тени небоскрёбов.

На каждом шагу бездомные, разговаривающие сами с собой, кричащие, угрожающие невидимым бесам, вытягивающим по нитке из них жизнь. Я тоже хочу. 

Я заигрываю с этим городом. Пускаюсь в пляс на перронах в своём длинном балахоне под камерами наблюдения. Хожу по ограждению, надеюсь свалиться сразу в обе стороны и набить себе шишку. Мне нужна память об этом месте, где я потерялся.

На минутку это сработало. Не было меня. Никому это не было интересно и нужно. И, главное, на это не было время. Я пил сам себя, не смешивая.
​

Я проезжаю квартал Кастро и попадаю в Южный Сан-Франциско. Частная застройка, воплощение американской мечты. Та, которая про двойное мартини на завтрак, и которая превратилась в минералку без газов.

Чувствую себя загнанным зверем. Дома, обшитые стружечной плитой, смываемые первым штормовым предупреждением. Покрашенные в цвет зефира и утюгов. Удручающе плоские, служащие фоном для повторяющихся историй, которые зачем-то выставлены на обозрение всему neighborhood.

Бегу из этих пластмассовых джунглей в большой город, к сумасшедшим, бомжам, транссексуалам, которым не страшно выместить из своей головы это уродующее сознание общественное ожидание. Врываюсь. Хочу. Всеми фибрами, аппликациями, фотографиями и одеждами. Лезу через забор, встречаюсь, жадно дышу. Дышу. Дышу.

Я познакомился с женщиной. Она мне сказала "I think we think alike". Это первая её фраза. А потом она исчезла. Это стоит всех денег на свете. И пускай эти домики картонные стоят. Без них не откуда бежать.

Elvis Castello - Little Boxes
​

Практически полная анонимность и безнаказанность. Ко мне обращаются по фамилии, думая, что это имя. И никто не может рассмотреть мои истинные намерения под маской оленя, которую я купил тут же.
 
Со мной начинают знакомиться сразу на входе. Люди самой смелой фантазии, но лишь с блеском глаз в прорезях. Я смело дорисовываю остальное, чтобы мне самому было интересно. Выдаю авансы, которые, возможно, мне когда-то вернут. "Скорее, скорее, скоро восход, снимайте маски!". Мне в ответ начинают скандировать: "Я не умею, я не хочу". Почему-то я кричу вместе с ними. Бам, бум. Качусь вниз по лестнице прямо в кучу поломанных тел. Все уже давно внизу. Отказав самим себе в человечности, вынеся за скобки веру, надежду, любовь, променяв на суррогат живительной влаги.

"Полнолуние",- улыбнётся друг. Улыбнётся. Друг. И я увижу, как он при этом морщит нос. Прямо как я.

​

Никита рассказал красивую историю, которая произошла на Домской площади перед спонтанным, но анонсированным появлением Бориса Гребенщикова.
На площади, чуть в глубине играл музыкант. Он часто там сидит. Играет акустические каверы на известные лирические хиты. Волей не волей, когда услышишь такое,  всегда замедлишь шаг.

Вот и тогда вокруг него уже собрался внушительный полукруг слушателей, которые коротали время до появления БГ. И в тот момент, когда чуть позади музыканта появился Гребенщиков, толпа, чуть поколебавшись, и увидев, что кумир дальше никуда идти не собирается, двинулась вперёд. Прошла сквозь играющего Shape of my heart музыканта, который остался один. Но не один: песню он доиграл. 

А я хочу дорисовать ещё одного человека,  который её дослушал. 

Я люблю своего дедушку. Каждый раз по разному. Взрослея, открываю в нём для себя новые грани и противоречия, которые при желании могу рассмотреть и в зеркале. Мне нужно место для этих историй. Когда-нибудь я буду их рассказывать сам себе.


Каждый год я поднимаю один и тот же тост: когда я вырасту,  я хочу быть таким же как он. И в этом мало кокетства,- редкий мужчина в его возрасте идёт с расправленными плечами, и редко от кого можно получить такой заряд любви к жизни.


Моему дедушке никто ничего не должен. Конечно, на уровне кухонных разговоров ему должны почти все: начиная от Путина,  заканчивая его начальником цеха,  где по его чертежам сейчас строят конвейерную линию, но в нём напрочь отсутствует эта неуловимая претензия, которая часто звучит колоколом в общении разных поколений. А для меня,  с моим гипертрофированным чувством долга и ответственности, отсутствие такового развязывает руки как в общении, так и в отношениях. Рядом с дедушкой я чувствую себя лишь младшим,  но равным. И поэтому нет желания что-то доказывать или противопоставлять его суждениям -  на меня смотрит не система ценностей и страхов,  а живой человек. С сияющими, слегка выцветшими глазами.


Помню,  когда в тринадцать лет я стал работать вместе с ним на деревообрабатывающей фабрике. Это был запах дерева, масла для моторов. Визг циркулярки и опилки в сандалиях. Каждую пятницу я, ошалевший от шума и лака, только что поднявший собственную выработку на самодельном дедушкином станке по сравнению с четвергом на условные пять изделия часов, получал двадцать латов. Понимаете? За то, что помогал дедушке делать офигенные вещи. За то, что мне можно было попилить всякие штуки. За это ещё и деньги платили. И это я видел в своём дедушке. Для него работа - это источник вдохновения, расстройств и вызовов,  и иногда кажется,  что жизнь и вправду стоит прожить так,  чтобы не было времени разбираться в чём же её смысл. Мне остаётся лишь догадываться, чего это стоило для его семьи, но, будучи честным перед собой, он,  уверен, с лёгкостью оставался честен и перед своими близкими. Его работа -  это его жизнь,  а всё остальное - бонус,  на который можно построить семью.


По пути в Сан-Франциско мы засматриваемся на одни и те же ноги,  шутим о браке, а я бережно перечитываю в голове воспоминания о его лекции про презервативы в мои семнадцать. Никогда не бывает слишком поздно. Его жизнелюбие распространяется на всех женщин вокруг. И как он помогал с чемоданами в 15 троллейбусе,  когда мне было пять лет, так и сегодня в лондонском метро он был,  цитирую: простым русским офицером. Женщины Лондона улыбаются. Что-то мне подсказывает, что некоторых из них он может заставить стонать.


Вчера в Лондоне я открыл для себя новую любовь к нему. Аня назвала это чувствованием. Когда условности взрослого мира меркнут в свете безусловности искренности желаний. То,  что чувствуют родители под панцирем "я занят", "мы опаздываем". Мне хотелось поделиться всем,  что у меня было. Угостить самым лучшим пивом, посадить на дабл деккер и погоняться за белками в парке. Я был ребёнком рядом с ребёнком. А в бумажнике у меня были цветные фантики без номинала за которые нам дарили чудеса. И мы удивлялись.
​

Когда я вырасту,  я буду как мой дедушка. А иногда, набравшись офигенности, я уже считаю,  что вырос. 

Мы вышли с Никитой покурить, оставив наших спутниц за столом, переглянулись и рассмеялись в голос: Белфаст!

​Неисповедимы, не загаданы и поэтому, наверное, никогда по-настоящему не оценены наши пути, но сейчас в самолёте на пути в Лондон накатывают красивые образы. Или это чародейство ирландской Энии, которая в наушниках могучими реками смывает с меня остатки мальчишеской бравады и сил.

Почему-то хочется сравнить с Португалией. И там и там мощные волны разбиваются о берега, но если рядом с Лиссабоном взгляд увлекает за горизонт, в голове лёгкой дымкой накрывает saudade, а в ногах плещется океан, то в Ирландии ногами прирасташь к грубым рыбацким канатам, укрощённому ветру в перилах верёвочного моста и внутренней свободе человека, в которой видишь историю, гордость, силу и великодушие

А может всё дело в испанском акценте, который слышишь всё время рядом. Который смягчает любой порыв ветра, заставляя ценить именно этот момент без заигрывания с формулировками и надеждами. Мне на секунду было семнадцать.

И да, в Дублине я потерял кредитную карточку. Но в этот раз это - самая маленькая из возможных плат за Карину, Никиту и Хулию в нашей машине, распевающих не стройными голосами песни, потому здесь и сейчас время приключений.

Я очень часто не доделыва

​Даже не так. Мои проекты, тексты - они всегда оставляют ощущение недоделанности. Ещё чуть-чуть и полноценный проект, но тут поторопился, там срезал путь, а тут просто наплевал на закономерные ожидания во имя каприза.

Посыпать голову пеплом и провозглашать себя королём тизеров? Я уже тут. Метафоры против реализации.

​Стараться делать то, что тебе нравится больше всего, отдав на откуп профессионалам заботы об остальном? У меня не получается. Да, и будем честны - мне 32, а я не знаю как сработаться с людьми на каких-то других уровнях кроме "здравствуйте, мне нужно, чтобы это работало завтра" и "я тебя люблю, отойди, я помогу".

Мой кораблик - плоскодонка. Аквариумная рыбка, скользящая по мелководью. Тонущая на большой воде от собственного пука. Но что это за пук.

Мои рождённые недополовинки не умирают, будучи не способными к самостоятельному существованию. Они создают новую реальность, в которой они не заканчиваются с последней точкой произведения, но продолжают меня. Недосказанный, недоснятый, недомонтированный я в многочисленных срезах, которые ценны только для меня. Остальное бонусом, а в основе нескончаемый эготрип, в свидетели которого я беру любого желающего.

​И каждый "не оконченный" акт имеет сакральный смысл. Ведь я сам решил, что на этом уровне я его закончил. Именно в этот момент совокупное удовлетворение от процесса пересиливает ожидание реакции от результата, и нарисованная картина становится слепком моего внутреннего мира, готовым измениться лишь в эксклюзивном опыте восприятия зрителем.

В этом весь мой Дмитрий Неистовый Одна Седьмая - альтер эго сегодняшнего сценического опыта. Недосказанного и не продуманного, но оттого такого родного и искреннего.
​
​NOW I AM HAPPY