- Эй, эй, эй! Лабвакар!
Я останавливаюсь перед перегородившей мне дорогу полицейской машиной. Вечер, половина двенадцатого, Чиекуркалнс, пустая дорога и мигалки.

Я ехал без рук. На переднем багажнике стоит стереосистема. Она очень громко играла правильную для того момента музыку. Не знаю, что их больше взбудоражило - некоторое время они ехали позади меня, а потом ускорились и остановились перед мной. А я счастлив. И по секрету чуть пьян. Один из полицейских протягивает мне трубочку. Я честно дышу, а там так же честно показывается, что у меня всё хорошо (потому что иначе мой мир в субботу не работает, слышите?!).
- А почему вы меня остановили?
- Ты нам показался подозрительным
- Слишком счастливым?
- Хм

Вот именно.

Let's dig.
Otherwise
Have to lie
Under bullshit forever.

Power to the people!
Stick it to the man!

I
Do
Me.

Reiz katrā savā dzīvē es braucu uz Kurzemes pusi. Uz Prāta Vētras koncertu. Un tur, starp tūkstošiem, es jūtu it kā esmu atnācis iepazities ar saviem kaimiņiem. Mīļiem, bet tomēr vienaldzīgiem pret mani. Es skatos viņiem acīs un ķeru viņu smaidus un nekad, nekad nevaru saskaitīt cik daudz skaistas blondīnes stāv man apkārt - simts? Un viņi skatās man cauri, bet man vienmēr ir bail kāds pamanīs k es nezinu dziesmas vārdus. Un tā mēs turpinām līdz kad tuvāk beigām obligāti skan dziesma krievu valodā. Dažreiz ta ir "На заре". Un pēkšņi 30000 cilvēki sak dziedāt kopā manā dzimtā valodā. Un kopā ar asarām приходит совсем правильное чувство, что у меня самые лучшие соседи в этом мире. И мне хочется звонить всем своим латышским друзьям и мурлыкать им в телефон что-то красивое.

И мне обязательно напомнят, что no lidmašīnas es lecu ar izlietni, что мороженное в магазине я ищу во frizētava, под окном у меня стоят divis kokis, в овощном отделе однажды я пытался купить karotīte. Оранжевую.  А потом я вспомню Aizsargkrēms, и всё будет хорошо. Paldies jums mīļie par manu māju.

Я лежу с Микой на кровати, последний вечер вместе перед их с Аней отлётом в Пекин. 
- Смотри, папа, голограмма.
Я поднимаю глаза. Над кроватью торшер. В нём лампочка, причудливо отражаясь в стекле, создаёт эффект, словно там есть ещё одна лампочка. Действительно, голограмма.
- Если голограмму разделить, то будет две маленькие голограммы.
Мика играет, пытаясь словить лампочку рукой. Его рука проходит сквозь свет, он смеётся, и продолжает рассказывать всё, что он слышал про лазеры, голографические изображения и, конечно, боевых роботов.

Я слушаю его фоном. В последнее время очень много читаю про голографическую модель мира, к которой разделённость - есть иллюзия, а наш четырёхмерный мир - есть проекция чего-то более фундаментального. Слова сына  удивительно резонируют с моими фразами. По сути, мы говорим об одном и том же, синхронизируясь через якорные слова. Я смотрю на Мику в свете лампочки или её голограммы. Какого чёрта я до сих пор не пускаю Микаэля себе под кожу? Почему я существую с ним в предложенной нам системе, вместо того, чтобы вместе ставить эксперименты, о которых я рассуждаю тут, и которыми живёт любой ребёнок до того, как его переформатируют в школе.

Мика замолкает. Тишина, в которой только эхо от моих мыслей. Он поворачивается ко мне. Я вижу лишь его силуэт, но в горле ком. В два движения он пересекает всю кровать, и со словами "Папа, я буду по тебе скучать" бросается мне на шею. Я плачу. Он плачет, целует мои глаза. Я потрясён. Нахожу какие-то слова, но внутри всё бьётся в нашем с ним общем пространстве, где не нужно слов.

Мика встаёт на кровати и подходит к лампе. Он тыльной стороной ладони вытирает слёзы и со второй попытки продолжает.
- Да, голограмма, папа. Так вот...

Проснулся ночью,  потому что словил. Прикоснулся к The Thing.

Пару лет назад мне снилось,  что мы нашли артефакты от какой-то древней игры. Странные круги с прорезями, в которых можно было двигать деревянные колодки. По сюжету сна мы все знали,  что это от чего-то древнего и командного. Тогда всё закончилось каким-то смешным использованием всего,  чтобы сделать коллективное фото.
 
Год назад мне опять снились они. Мой сын откопал их на полке. И спрашивал меня, что это такое. Я честно ответил ему,  что не знаю. Но мы как-то использовали их для лего конструктора. Было забавно,  но утром в голове всё ходило ходуном, и я отказывался вставать с постели - было что-то важное,  за что я не мог ухватиться.
​
И вот этой ночью в моём сне мы играли в эту игру с моим повзрослевшим сыном и с моими друзьями. И эти артефакты из сна двухлетней давности стали определяющими в создании принципиально новой тактики в игре, которая напоминала хоккей. Мы проиграли, но это было очень красиво. Все аплодировали нам за то,  что мы хотя бы попробовали ради игры,  а не ради результата. 

Проснулся ошарашенный,  словно мне таблица Менделеева приснилась. Потерял суть игры, но сохранил это чувство,  когда взаправду был в королевстве Императора Теней, а потом проснулся,  а рядом сопит Петрович,  который сегодня остался у тебя ночевать. А ты никем не понятый Потапум,  с концептом космической непонятной игры,  древними артефактами и пустым холодильником.

Потом буду думать больше, но пока план завтрашнему мне: сделать реплику артефактов в масштабе один к одному и ждать ещё год пока не придёт Соник. Мне почти всё равно на результат этого локального сумасшествия,  но я не могу игнорировать сны длинною в три года,  которые грозятся превратиться в священный акт создания чего-то принципиально нового. Обещайте никому не говорить. 

Я зашёл в туалет после того, как оттуда вышла девушка, чья внешность меня приятно волновала с тех самых пор, как мы встретились взглядами в этом кафе.

В туалете не было смыто. И внезапно я знал об этой девушке больше, чем готов был представить в самых смелых своих снах.

Пока бачок заполнялся водой, я улыбнулся и понятию ghost cheeks, когда садясь на стульчак, можно почувствовать тепло от предыдущего посетителя. И это как-то уживалось в голове с легко взламываемой условностью, что за этой дверью, отделяющую тебя от всего мира крючочком, можно побыть самим собой, чего тебе не дадут нигде в другом месте.

В ночных клубах в четыре утра туалет вообще становится тем местом, где самим собой можно побыть вдвоём. Или даже одному. Сакральное место. Надо развивать концепт. Runaway здесь и сейчас.

Где-то читал, что момент, когда отправление естественных надобностей становится сугубо интимным процессом, можно говорить о свидетельстве появления примитивного общества.

Может не смывать? И за собой тоже. Two become one. 

Нажав кнопку, я вышел из уборной. Девушка уже ушла, оставив у меня ощущение лёгкой недосказанности. Мне кажется, что я научился смотреть вглубь вещей. 

Простите.

Дошло. Письмо человеку дошло. Возможно и без прозрачного Барышникова, возможно и без повторяющихся мантр Нижинского. Мой ум в переключениях света, музыки, в ломаных позах актёра много раз отразился от своих собственных попыток интерпретаций и сломался. Сошёл с ума, чтобы письмо человеку дошло до адресата. Чтобы я разобрал эти священные бормотания, чтобы я завибрировал вместе с ним. С тем, кто не боится себя. И не боится людей вокруг. Не боится слышать своего бога, а иногда, сидя в смирительной рубашке, может громко крикнуть, что он и есть бог. А потом долго смеяться, внезапно замолчать и

- Капитан! Наши баки заправлены. Мы готовы.
- Задача усложняется. Вам придётся отстреливаться от зомби стоя.
- Ничего страшного, сэр! А на вашем месте я бы остерегался молний и кислотного дождя. У нас 20 минут, чтобы добраться до базы.

Мы с Микой медленно отчаливаем от бургерной рядом с пиенсом. Мика впервый раз на багажнике стоя. В колонке демо песни про зомби, а в наших баках действительно по бургеру.

- Капитан! Начинается ливень. Предлагаю ускорится!

Я чувствую через пончо, как ко мне прижимается Мика, его тёплое дыхание касается моего уха. Нас накрывает ливень. Мы орём песню про зомби и врываемся на брасовское кладбище. Дождь заливает передний фонарь нашего двухколёсного плавсредства. 

- Папа, мне страшно. Я знаю, что зомби нет, но всё равно страшно.

Я переключаю музыку на что-то далёкое бразильское, и начинаю быстрее крутить педали велосипеда. Я почти смеюсь в голос. Мне тоже страшно. Я тоже знаю, что зомби нет, но всё равно страшно. И очень хорошо.

В своём блоге я всегда между строк продаю право на легальную шизофрению, игру ради игры, как самое честное состояние. Сегодня мой друг написал текст, который я публикую здесь. Я сделал всё что мог. Он тоже. Осталось только интерпретировать. Увидеть в этом тексте моё альтер эго или найти признаки анонимной исповеди. Увидеть знакомые мотивы и разоблачить негодяя. Наделить этого негодяя женским именем или рассмотреть в отражении себя. Играть. Текст.

Здесь и сейчас – если достаточное количество раз повторить эту мантру, ваш вечно пляшущий разум чуть приостановится в очередном нелепом па, покажет вам средний палец и заставит страдать по новой. Освободить сознание, отказаться от материального – миф. Каждый из нас стоит на оживленном пешеходном переходе среди миллиона людей вокруг и страдает что есть сил. Жизнь вместо пиздостраданий – миф или реальность? Как только ты подумаешь, что всё классно и ты классный и они классные – тебя натянут. Чтобы существовать нам так нужно немного пострадать. Я окружен красивыми людьми и женщинами. Каждый из них пытается что-то доказать мне – скрыть, запудрить мозги, заставить думать о себе лучше. Я отстранен, но люблю зачерпнуть ложкой их страдания, расковырять волдырь. И когда они в итоге один на один со своими исходниками – начинается танец, их вечно беспокойный ум попытается слепить что-то на подобии реальности и радостно преподнесет владельцу. Я отстранен, но вовлечен настолько, чтобы никогда не зарекаться, ведь танец должен продолжиться. Я скромно предлагаю смириться, хватит нестись против течения, просто постой. Погладь себя по голове, ты достаточно пострадал на сегодня. Завтра мы расковыряем новый волдырь и вновь потанцуем.
​