​Сижу, разбираю Громозеку перед транспортировкой в мастерскую. Мимо идут двое мужчин - здороваются; интересуются, куда увозят полюбившуюся за год крокозябру; волнуются, не на металлолом ли. А потом один из них смотрит на меня и спрашивает: "А вы тот, кто чайными грибами занимается, да?"
Сижу, разбираю Громозеку.

О постановке "Гоголь. Портрет" после смерти Бутусова хочется говорить исключительно как о завещании Мастера — почти фаустовская мистическая трагедия превращается в спиритический сеанс, где за каждой репликой со сцены мне нужно рассмотреть самого режиссёра - художника и демиурга.

Мне вспомнился последний фильм Кубрика "Широко закрытые глаза", над которым режиссёр закончил работу за несколько дней до своей смерти. В конце фильма героиня Николь Кидман говорит своему мужу в магазине игрушек:
- Есть кое-что, что мы должны сделать как можно скорее.
- И что это?
- Потрахаться (Fuck).

Чем не мудрость великого художника, прожившего Жизнь?

Поэтому, хочется пофантазировать, что и Бутусов в последней сцене своей последней постановки зашифровал свою последнюю мудрость, вмещающую в себя сакральное знание: приготовление и потребление борща - это такое же упражнение во власти и приближение к роли бога, как и любая другая человеческая деятельность. Только это ещё и вкусно, и никто от этого не умирает.
​
Поэтому, пойду съем борщ. Как завещал Мастер. Спасибо.

​Сегодня приехали снимать видео на центральный рынок с рыбами. Купили судака, кладу его в багажник, и тут женщина мимо идёт и одной фразой превращает наш мир в мем.
- А вы рыбу продаёте?
А у меня уже давно маркетинговый план на публикации в социальных сетях фотографий с сегодняшних съёмок и историй, и там совсем не про рыбов. А с другой стороны, ведь не просто так мне повстречались эта женщина, которая во мне увидела душу подпольного торговца судаками из девяностых. И внутри такие мысли: вот, сейчас отвечу ей, как того требует канон, а потом на фейсбуке не поверят, что на самом деле было. Ну, и я такой:
- Нет, просто показываю.
И ведь не соврал.

Десять лет назад тут в фейсбуке я написал остроумный, как мне тогда казалось, призыв лишить монополии на слова и символы всех злодеев прошлого — после двух лет депрессии, сменив работу, я был окрылён тем, что это дало мне возможность освободиться от гнетущих мыслей. Но написать об этом лаконично я не мог. Фраза "труд освобождает" была использована.

Помню, что меня удалили после подобных заигрываний из друзей несколько важных для меня человек. Помню, что был обижен, что не оценили мой прогрессивный взгляд. Помню, что написал извинения.

На этой неделе я впервые побывал в Аушвице. Прямо там, где была надпись. А потом, чуть позже, в Биркенау, где и без всяких надписей каждое слово нашего экскурсовода прибивало к земле.

Прошло несколько дней. Говоря словами Теодора Одорно, мне все ещё не понятно, как может существовать после Аушвица поэзия, ведь её существование подтачивает понимание того, почему сейчас невозможно писать стихи.

Я даже не понимаю, почему я пишу сейчас это, когда уже два дня любое упоминание любых цифр, любых сотен или десятков тысяч вызывает во мне лишь одну ассоциацию. Миллион триста тысяч, девятьсот тысяч, двадцать пять тысяч, пять тысяч, две тысячи. И эти цифры в виде безликих серых фигур заполняют пространство вокруг меня.

Первые десять минут нашей экскурсии я недоумевал из-за беспристрастной интонации нашего гида. А потом, в конце, когда посреди разрушенных бараков Биркенау она сказала, что экскурсия закончена, я понял, что только лишь её тон защищал меня от всего того жестокого нечеловеческого безумия, которое хранит это место. Пять составов по пятьдесят вагонов в день. Восемьдесят человек в вагоне. Семьдесят процентов прямиком в газовую камеру. Две тысячи человек за двадцать минут. Я видел это место. Место, которое должен увидеть каждый.
​
И да, должны быть слова, которые навсегда о том, что случилось. Чтобы хотя бы понимать, что происходит сейчас. Тогда я понял. А теперь почувствовал..

А теперь репортаж!

Гулял по кладбищу. Нашёл идеальную надпись на своё надгоробие. "Все ещё достаточно ценное дерево".

Много раз говорил, что хочу кремацию и чтобы прах развеяли - для меня это про смирение с которым надо прийти к своей смерти, про окончание противопоставления себя вселенной. Мы же всю жизнь себя противопоставляем: говорим про границы, выталкиваем, защищаемся, согреваемся, охлаждаемся, гребем против течения, в конце-концов, не умираем часто тоже вопреки. И это я ещё не говорю про атакуем, натягиваем, пенетрируем, врываемся, занимаемся ландшафтным дизайном, входим, вскапываем. Короче, на хую мы вертим этот мир.

А когда мы умираем, мы ставим памятник себе. И он факом в небо торчит и транслирует во вселенную криптопослание: был такой человек, вертел он этот мир, а потом умер, но мир продолжает вертеться в том числе и вокруг этой гранитной вертикальной оси.
​
И, вот, я такой весь смиренный буду через лет тридцать без памятника, развеянный и принадлежащий вселенной, переживающей медленную тепловую смерть. Но! сейчас же я не смеренный и, главное, живой - отапливаю себя зимой, пенетрирую рубежи познания в свободное от работы время. И даже мне на дне своих переживаний понятно, что свои хуи в землю закапывать рано. Мало того, если осмотреться, то можно заметить, что вокруг уже закопано очень много прикольных хуев, пенетрирующих проекциями своих вертикальных осей космическое пространство. И вот тут, наконец-то!, становится понятным, почему я всю жизнь хотел себе купить водонапорную башню.
​

Зойка, конечно, звезда. Ну, правда. Её картину выбирают главной на выставку. Из более чем ста работ, на секундочку. Её автопортрет выбирают СМИ, перепечатывают в газете. Из более чем семидесяти авторов, на минуточку. Это, конечно, не победа в самом конкурсе, но это что-то такое нативное, искреннее, и что нельзя измерить, но что часто должно цениться не меньше.

И мы такие встречаемся вечером в мастерской почти каждый вечер. Я посматриваю на неё со своей тёмной половины, как она пишет, эксперементирует, стирает, пишет заново, и тихонечко так: "Я тебе завидую. Ты охуенная". И она улыбается. А на следующей день мы закрываем дверь за гостями, которые не отходили от моих грибов, и она такая мне: "А я тебя ревную. Ты охуенный". И я улыбаюсь.

А вы приходите в Museum LV un Grata JJ до сентября и проголосуйте за картины Зои. Они охуенные.
И тут почитайте!

​Сегодня в мастерскую случайно зашли очередные гости. У нас дверь прозрачная, концепт и намерения тоже, поэтому, да, реагируют вопреки менталитету и стучатся. А мы, конечно, тоже реагируем и открываем —нашим случайным гостям развлечение, а нам возможность отработать новые концепты, тезисы и технологии на целевой аудитории.
​
Обычно, за всех отдувается Зоя, — я в офисе работаю, а на вискалях в это время какая-нибудь комиссия приедет от владельцев здания проверить пожаробезопасность. И, вот, им нашу мастерскую как образцово-показательную всегда показывают — сначала Зойка хвастается нашим профессиональным инструментом, потом пожарные смотрят на мою инсталляцию, а потом осторожно вздыхают, когда замечают ещё и обнажённые тела на стенах. А потом капризничают и не хотят уходить. Но там всё понятно, — Зойка звезда и кокетка.

Поздними же вечерами с обязательными недельными перерывами на приступы апатии и выгорания чаще зависаю там я. И, надо признаться, вечерами в Вискалях совсем другая аудитория. Вот сегодня вечером женщина зашла. А у меня как раз главный гриб научился общаться с другими грибами - вольтаж гриба считывается и трансформируется по заветам Курёхина в звуковую волну. Ну, и я на ней тесты решил провести. Включил эту волну, подкрутил музыку, которую Серёжа написал, стою, наблюдаю.

Женщина сначала послушала меня, потом грибы, потом грибницу, заметила на стене самый красивый портрет, который Зоя нарисовала грибами, и говорит: "я когда слушала ваши грибы, то у меня внизу живота прямо всё сжалось и оттуда всё теплом растеклось, а когда я эти грибные портреты увидела сейчас, у меня мурашки и кажется, что всё, что грибами нарисовано, там не грибами нарисовано... У меня прямо почти видения".
​
И я вот лежу в постельке сейчас и думаю: надо заканчивать с этим? Или наоборот усиливать? Дверь тонировать или камбучу начинать продавать? Самый красивый портрет вам показать или про каждый гриб рассказать? О себе позаботиться или о том, что обо мне думают? Столько вопросов.. Но самый главный вопрос как водится один (для протокола допроса после захвата мира): можно ли считать, исходя из формального описания своего состояния, данного моей посетительницей, что мои чайные грибы делают людям хорошо?

Слева мой дедушка , а справа его младший брат. На этом фото они восхищены оптикой Carl Zeiss на моём телефоне и , уверен, не против его разобрать. Им девяносто и восемьдесят восемь лет, соответственно.
Они оба инженеры (иногда даже гениальные) - вчера, например, двадцать минут спорили со мной о том, как легче считать площадь эллипса.
​
И вот вам история, которые навсегда со мной.
Дедушка Коля не любит летать на самолёте. Он очень нервничает и потеет. Поэтому он выточил деревянные втулки, обклеил их поролоном, приделал к этому резиновые лямки и, обмотав их вокруг плеч, поставил эти изобретения себе в подмышки. Накинул рубашку, пиджак и поехал на посадку. Дедушку Колю в аэропорту Сан-Франциско, откуда он летел, во время процедуры досмотра багажа на пол ложил (клал) весь местный спецназ, и так далее, как там по протоколу, уверен,что с вами такое было и не раз. Вердикт: 10 лет в черных списках авиакомпаний с особым протоколом досмотра.

Я помню, когда познакомился с Зоей, мы стояли в её мастерской, и она рассказывала про свои картины: "вот эта была написана после моего расставания, эта про период, когда я пыталась найти себя в глазах окружающих", а через какое-то время, уже оказавшись у меня дома, я доставал с полки свидетельства своих проектов, каждый из которых был, как мне кажется, ответом на событие, которое произошло в моей жизни.

А мы тогда были похожи - оба работали на ответственных должностях в больших компаниях, и для обоих творчество было возможностью отрефлексировать то, с чем приходилось сталкиваться в "этом" мире.

С тех пор что-то изменилось. Год назад Зоя ушла с работы, позволив себе, наконец-то, замедлиться, а я наконец дорос до того, чтобы тоже выбрать человека и взять за это ответственность. И мы продолжили творить. Теперь уже в общем, остроумно обыгранном, пространстве.

Неделю назад я стоял в нашей мастерской, поделённой на две части, и, рассматривая эти почти равные половины бывшей лаборатории, где когда-то 50 лет назад преподавал мой дедушка (вот это история), увидел очень важное различие, которое вызвало во мне жгучую зависть, а потом, как водится, и стыд.

Я увидел на белой Зоиной стороне её работы. Работы, которые выросли из неё. Из новой Зои, которой ещё не было год назад. Зои, которая перестала куда-то бежать, кому-то что-то доказывать, которая остановилась и прислушалась к себе. И в ней что-то сначала едва слышно прошелестело, куда-то там в случайную сторону дало свои побеги, с которыми было вообще не понятно, что делать - помню, мы обсуждали написанные ею картины, и не могли придумать, к чему их отнести - "это вообще про что?". А теперь я видел работы, у которых есть корни, которые удержат не только картину, но и её автора, если кто-то задаст неосторожный вопрос: "кто ты?".

На своей чёрной стороне я увидел работы, которыми я отстреливаюсь от настоящего - они растут вне меня, ответом на все внешние события, в водовороте которых не остаётся места ничему , кроме эмоций. Я смотрю на неустойчивые, сиюминутные конструкции, которые уже через неделю перестают отражать мою реальность, которая формируется случайными событиями, постоянной работой в терапии, рабочими процессами, и течением моего взросления как сына и как отца. И, поэтому, они навсегда не окончены, всегда изгибаются причудливыми настройками, усложняющими оговорками, и, наконец, разрушаются под грузом собственных противоречий.
​
Я знаю, почему это так, и это знание заставляет меня идти дальше. Хотя, вот, сейчас из этого места, кажется, что надо просто выйти из хоровода людей и событий, выдохнуть и ответить на сакраментальный вопрос "кто я". Хотя, нет. Надо перестать его задавать и, возможно, наконец-то услышать такой живительный шелест.
​

В шесть утра в субботу выехал на Бривибас - в двухстах метрах впереди перекрёсток с горящим красным. Я нажал газ, и четыре секунды не думал. Был просто собой - пустой город, пустой я, ветер в открытые окна, уже светит в спину солнце, но ещё не жарко. На второй передаче до красного доехал за несколько секунд. Остановился. Сзади сразу же проблесковые маячки (откуда они там взялись?). В полицейской машине две девушки.

- Вы знаете с какой скоростью вы ехали?
- Честно, нет. Не смотрел на спидометр
- 74 километра в час
- Хорошо. Ну, то есть плохо
- А зачем так быстро ехали?
- Я лишь быстро разгонялся - от троллейбуса хотел убежать (и от себя)
- Вот тут запишите свой номер телефона и адрес электронной почты
- И всё? А протокол?
- Нет, протокол потом по почте
- То, есть получается, что формально вы остановили меня, чтобы взять у меня номер телефона?
- Хорошей дороги
​
Сегодня пришло письмо. Эти два дня я глубоко в душе надеялся, что я накокетничал на предупреждение. Но нет, я накокетничал на 80 евро за прекрасные четыре секунды, когда я ни о чём не думал. С учётом того, что в последний раз, когда я не думал, я купил квартиру, инфляция налицо.

Иду по тротуару вдоль медленно двигающегося вечернего потока машин. Скорость у нас примерно одинаковая, так что за два квартала получается раз пять поравняться с красивой спортивной машиной, за рулём которой сидит привлекательная молодая женщина.

Машина яркая, девушка привлекательная, музыка, доносящаяся из машины, не затейливая, но громкая,— в общем, не заметить сложно.

И пешеходы, которые идут мне навстречу, замечают. И достаточно громко деляться своими наблюдениями со своими спутниками.

Вот две девушки водителя пафосной куклой назвали. Вот парень своему другу сказал, что тачка клёвая, но он бы её себе не взял. А тут двое, я даже не успел заметить кто между собой быстро договорились, что "bļaģ, mūzika piszģec".
​
А я иду, всё это записываю; всё, как мне кажется, прекрасно понимаю; и почему-то всё ещё вынашиваю наполеоновские планы понравиться всем. И это даже не включая громко своей музыки.

Сегодня случилось "контролируемое насилие". Денис Ханов - куратор выставки, которая сейчас проходит в Museum LV un Grata JJ, где представлены в том числе и работы Зои, пригласил участников, чтобы провести для нас короткую экскурсию и поделиться общей концепцией экспозиции, принципами, по которым были размещены работы, а также рассказал, какие сверхцели были преследованы, и как были интерпретированы авторские замыслы.

Тут надо отметить, что интерпретация замысла художника в присутствии самого художника — это отдельный вид искусства, где требуется чувство такта, авторитет и, как водится, яй...смелость. И мне остаётся сказать, что всего этого было в достатке, а при упоминании Караваджо при описании Зоиного диптиха, мы там поплыли окончательно. Хотя наше  мнение не может быть объективно – Зоина работа была выбрана центральной, а значит и куратор – самый лучший. 
Выставка до конца лета, приходите посмотреть и проголосовать за лучшую работу (Зоину, а лучше за её обе)!
​

​by Sergey Pavlov

Пару недель назад мне подарили эту ложку - подошла незнакомая девушка и сказала: "Это тебе. За твои грибы. Мне очень понравилось". Я в тестовом режиме попробовал свою инсталляцию на неподготовленных людях.

А у меня грибы в этот момент уже успели перегореть - там вода накапала в блок питания. А значит грибы не могли реагировать на приближение человека. И ещё не было написанной специально для них музыки, которая прямо из грибов звучит. И ещё планшет интерактивный не работал, на котором можно свой любимый гриб выбрать. И ещё нельзя было продегустировать камбучу на чайном грибе, который марафон пробежал в Испании. И пиво ещё камбучное недозрело.

А ложку уже подарили. Это ложка для чайных церемоний. Теперь мне тоже надо сделать чайную церемонию. Чайно-грибную. И всех пригласить.
​
В общем, Ko Cha Kinoko - так называется этот проект. У него ещё нет своего места, но уже есть своя ложка.
​

Я все о том же. В двадцать лет мы супермашины, в тридцать мы не можем разогнуть спину, а в сорок понимаем,что  предаём себя самих. Изо всех сил стараюсь занять позицию наблюдателя - но, чёрт, у меня одна жизнь, и она происходит прямо сейчас. 

Мне сорок. Я сижу на пассажирском кресле машины и рыдаю уже два часа. Всё, что я делал до этого было не правдой. Борода, спортзал, ипотека, кредиты, фотографии с сигаретой на фоне кубинского флага - это всё не правда. Это всё не я. 

Всех обманул, и навсегда теперь проклят обманывать, потому что сын, потому что три поколения смотрят в затылок - ну, что, ты классный? 

Ох, какой классный, ребята. Вот тебе образование в частной школе, вот тебе алименты, чтобы не надо было работать. А вам всё,что у меня есть в мастерской. А ещё я написал книгу. Хотите. И ещё дикпик есть. А ещё я умею в женском белье спину прогибать и рисовать охуенные стрелки.

Чего я хочу? От чего бегу? Что я прячу от самого себя? Это как искать девятую планету - она вроде есть, но мы её не видим: по косвенным признакам, уважаемый, вы живёте не свою жизнь.. куда вы уходите?

В двенадцать лет я надел одежду своей матери - красивой женщины, которая никогда не выбирала меня. А ещё это были мои первые оргазмы, когда я смотрел на себя в зеркало - чулки, туфли, классная помада - даже сейчас, когда я пишу это, я чувствую возбуждение. Эдипов комплекс на максималках - не можешь трахнуть свою мать, стань ею и трахни себя сам. Моя первая теория в терапии - Даниэла заменила мне мать. Она спасла меня от одиночества, дала возможность вырасти.

Потом были странные моменты замирания перед мужчинами, желание понравиться женщинам, свадьба, ребёнок, ссоры, расставание, и сразу же на следующий день звонок: я хочу, чтобы ты сняла меня в женской одежде. Я даже не успел задать вопрос "зачем?". Мне нужно было. Даниэла защитила меня там, где я не мог защитить себя сам. С тех пор в любом кризисе моя броня - это чулки. Чем больше den ,тем безопаснее. Но и в сеточку было хорошо.

Она сука. Сильная, властная, непокорная, соблазняющая -у неё есть всё, чего не хватает мне как мужчине. И она повела меня за собой. Через откровенные фотосъемки, через флирт с экспериментирующими женщинами, которые, возможно, думали, что Дениса можно спасти..

А потом я с поняла, что я всю жизнь хотела управлять мужчинами. Я даже не поняла зачем. Это была невероятная сила, потребность контроля, месть? Месть за то, что когда-то меня изнасиловали. И с тех пор я не могу понять то ли я хочу , чтобы меня изнасиловали, то ли я хочу, чтобы меня спасли. И пока я думал, Даниела меня спасала.

Даниэла стала всем тем, что я так хочу чтобы со мной сделали, но не могу представить, что такое можно сделать. И тут приходит она и берет удар на себя. И ещё должна признаться , что ей это нравится. А ей, да , нравится.

И на контрасте с ней открылся Денис. Которому стыдно, который хочет, чтобы пришла та, кто знает о нем всё. Но она не может прийти. Это расщепление настолько глубоко, что Денис никогда не встретится с ней. И я начал писать письма. Так я понял, что Даниэла - это та, кто ненавидит меня. Призирает меня за то, кто и что со мной было. Аутосексуальность сменилась аутоагрессией. Я стал искать унижения от той, которая появлялась лишь тогда, когда исчезал я.

И мы никогда не встретимся, пока не встретимся с Другим, который примет нас обоих. Обеих. Ах.

Мы в сложных отношениях 
Мы не друзья, но мы дружим 
Она моя сексуальность, моя злость 
Я ее содержу 
Она меня презирает 
Я ее люблю 
Она невероятная 
И нам ещё вместе крестить внуков
​

​Проживая очередной раунд кризиса под названием "да куда мне без академического образования калечить души людей", понял, что можно опереться на тот факт, что психотерапевтом можно и не называться, а значит и давление окружающих будет поменьше. Осталось придумать, кем я хочу быть среди астроконсультантов и гештальтсекундантов. Надо же что-то придумать особенное. Эти размышления меня застали в очереди за едой в магазине, где стоящая перед мной парочка подростков, рассказывали как они в детстве смотрели свинку Пеппу, и какие там были терапевтичные по своей сути сюжеты.
​
То есть, задумался я, можно создать аналог метафорических карт, взяв за основу героев и сюжетные линии мультика про свинку Пеппу, и быть ИМ!

'Кем, им? ", задаст вопрос внимательный читатель.
ПЕППАПЕВТОМ! Со своей личной пеппапевтической практикой.

Спасибо, досвидания.

Чего хочется сказать: мы с моим другом Андреем снова оказались на одной сцене спустя почти двадцать пять лет. И это была моя мечта.

Сейчас кажется, что величайшая привилегия на сцене - видеть в человеке напротив не героя современной французской пьесы , а своего друга - и тогда текст обретает глубину, в которой вся ваша 35-летняя дружба.
​
Это удивительный опыт, который хочется пережить ещё раз, но уже не в формате экспериментальной читки, а полноценного спектакля. И теперь у меня есть ещё одна мечта.
Nous etions trois.

​Сегодня в зале тренер спросил: "кого заебало?". По-латышски спросил, но слово-то то самое. И я поднял руку. Я знал, что вопрос был про тренировку, но мне очень нужно было. Сейчас поясню.
- Ну, и что тебя заебало, Денис?
- Меня заебало быть строгим отцом.
​
Ну, правда. Мне звонят учителя - мой сын на тоненького заканчивает девятый класс - он не может найти какой-то сшитый худи, который надо сдать по предмету искусство и технология. Потом звонят, потому что он подрался с одноклассником, а потом потому что не пришёл сдавать математику.
А я слушаю это, и мне страшно, что сейчас вызовут моих родителей, чтобы сказать, что я плохой родитель. И, блять, мне самому 16 лет. Я грибы выращиваю для своего проекта.
И я иду со строгим еблетом, и единственное, что я могу сделать из сурового - это вырубать интернет во всем доме в 11 вечера. Ну, и смотреть немигающим взглядом. А внутри голос: "Чувак, ещё пара месяцев, пожалуйста, потерпи. Ради общего дела".

И он смотрит на меня - молодой мужчина моего роста, который две недели назад разбил нос кому-то в драке - "Мика, ну, мы тоже дрались в школе, но зачем в лицо бить?". - "Так ты же сам мне сказал, когда мне было восемь, что драки на улице заканчиваются с первого удара". И я знаю, что он может, а я нет.

И всё понятно. После девятого класса он идёт в военную школу, потому что всегда этого хотел. И что у него в компе какая-то ролевая игра, где он руководит тремя дивизиями чуваков, и они звонят ему с отчётами о проделанной работе, о работе рекрутеров, и черт знает ещё с чем. А тут эта потерянная хуюди... А там три тысячи реальных людей, готовые выполнять его виртуальные приказы.
И я такой: "я тебе отключаю интернет".
Позорище.

Потому что страшно? Потому что я при всей своей видимой ебанутости - очень удачно сидящий на жопе комформист, умеющий подстраиваться, а он другой: "Папа, давай обнимемся и помиримся?". И я такой прячу слезы и прячу слова, чтобы он не подумал, что обнимашками всё можно решить. И внутри чёткое понимание, что именно обнимашками и такими словами всё самое главное в жизни и решается.
В какой-то момент я понял, что самое главное различие между мной и им, это то, что у него есть отец, об которого можно прокачать любой скилл, получить пиздюлей (вместе или от), потом найти утешение у мамы, чуть подрости в самостоятельности, и так по кругу.
А ещё он знает самые больные места. Я знаю его места тоже, но он выгрызает свое место под солнцем, а я защищаю своё право его любить очень нежно, так как я его на самом деле люблю, но экзамены сами себя не сдадут. И поэтому опять это страшное лицо и голос пониже.

На позапрошлой неделе у них в школе была защита их годовых проектов. Мика делал игру по событиям баррикад девяносто первого года. Когда пришло время вопросов из зала, я спросил его: "почему ты решил, что в игре можно будет играть (и выигрывать) не только за защитников баррикад, но и за нападающих (омон)?". Он ответил, что хотел бы, чтобы игроки могли бы осознать, что иногда победа - это поражение. Там весь зал апплодировал после. А я сидел и по-дурацки улыбался, ведь в минуты слабости кажется, что каждая моя родительская победа - это поражение. И это очень заебало.
Спасибо за внимание.

PS.
- "Мика, знаю, что у нас мало поводов в последнее время говорить хорошие слова дург-другу, но я тебя люблю.и горжусь тобой чаще, чем ты думаешь. И радуюсь твоим успехам.и хочу им верить. И спасибо, что обнял меня вчера. Для этого нужно иметь большое смелое сердце. Вечером обниму тебя тоже."
-"Ок"
проходит пять минут, за это время во мне умирает охапка маленьких Денисов, а взрослый Денис уже заряжает пушку, чтобы защитить остатки моей гордости. Приходит второе сообщение:
-"Спасибо. Обязательно обнимемся".
Дышу. Медленно дотягиваюсь кончиком языка до своего носа. Смеюсь.
Pps. Худи нашёл

"Блямба!" - я стою в подъезде пятиэтажки в маленьком литовском городке где-то между Вильнюсом и Паневежисом. Перед мной пожилая женщина, которая держит в руках банку с литовским чайным грибом, который помог когда-то ей, её мужу и племяннику вылечиться от "скрандиопа" - "я не знаю, как по-русски, но вы посмотрите в интернете".

"А зачем вам гриб?". Я молча открываю видео, которое я не могу тут показать, потому что обещал ничего больше тут не показывать, пока не закончу проект. Она смотрит молча двадцать секунд, а потом произносит: "Блямба, а какие у вас грибы есть? От каких болезней?". А что я могу ответить?

Что у меня есть чайный гриб из Испании, которым лечили рак; есть чайный гриб, которого просто пару раз брали с собой в декабрьские воды Даугавы ("Ну, а что, Deniss, у меня был простой гриб, а теперь с историей!"); есть гриб-отшельник; гриб в банке, которую заряжал Чумак; гриб, которому сто лет, да мало ли...
"Привезите мне в следующий раз какой-нибудь, хорошо?".

В следующий раз, а мы даже не знаем имён друг-друга. Может, это не мне нужны чайные грибы, а я нужен чайным грибам? Они же не грибы, у них нет мицелия, они не умеют в коммьюнити, а тут раз и за три часа уже в Риге, уже с led подсветкой и интерактивным радаром. К слову о социальном лифте.

А может просто человеку нужен человек, и мы придумываем самые разные способы побыть рядом. "Артур, а ты можешь просверлить мне в банке четыре дырки, чтобы я там провода пустил, словно грибницу?".

Я смотрю на эту конструкцию, которую отделяет от латуневого лома по цене шесть евро за килограмм лишь усилие моего ума, а может и бессилие сопротивляться тому, что происходит в моей голове, когда я устаю притворяться взрослым: я и есть то, что я создаю; то, что я наделяю смыслом.
​
Да, да, я клоню именно к этому.
Я - гриб.
Пойду своим скажу. Хотя, они и так знают: мицелий решает.

​Дурацкое, но важное о том, как иногда важно простое слово.

В субботу был в своём любимом Pagrabs - кто не знает ещё: уникальное произведение искусства с мощнейшей функциональной составляющей. Сложно подобрать слова, которые смогут не обесценить, но попробуем: спортзал на максималках, где каждый даёт обещание себе, спускается к себе, работает с собой и ради себя.

Я - после гриппа и после смерти отца на эмоциональном дне: "Тренер, я попробую выполнять всё, но если накроет, остановлюсь".

Через десять минут кардио заканчивается дыхалка и голова идёт кругом - перехожу с бега на шаг. Мучительное чувство - мы все знаем миллион книг описывающих, что делать, если ты чего-то ещё не умеешь, но я не видел ни одной, где написано, что делать, если ты чего-то уже не можешь.

Не могу бежать после гриппа. Иду. Меня обгоняют все остальные. Смотрю на их спины, волосы, татуировки на икрах, технику бега, кроссовки, да что угодно, лишь бы не думать о себе, который не может больше бежать. Mainam! Когда звучит эта команда, мы все меняем направление бега. Разворачиваемся. Это очень важная команда. Это про здесь и сейчас. Мы все в этот момент охотники, которые реагируют на изменившиеся обстоятельства. Mainam! Я после тренировок шутил, что если во время рижского марафона крикнуть на каменном мосту "Mainam!", то сразу будет видно, кто ходит в наш Pagrabs. Mainam!

Опять все разворачиваются. Mainam! В голове миллион неоконченных разговоров из жизни: внезапное осознание того, что после смерти близкие люди продолжают жить в голове - мой отец навсегда со мной до моей собственной смерти - и в наших будущих диалогах я никогда не одержу полной победы, а, самое главное, наши отношения никогда не закончатся. Mainam! Я, наконец-то, могу признаться себе, что я не идеальный отец. Mainam! Мой сын, наши вызовы последний год, моя неуверенность в нём, как разочарование в себе. Mainam!

Я разворачиваюсь лишь, для того, чтобы увидеть как на меня бегут все остальные двадцать участников нашего тренировочного процесса. Я услышал команду, которой не было. Мне показалось. Так бывает. Денис, ты был не прав. "Денис, я был не прав" . Все происходит за доли секунды. Сквозь меня, огибая меня, проносятся все те, чьи спины я наблюдал предыдущие десять минут. Они сильнее, они правы. "Es nebiju šeit un tagad!" - ещё одна важная часть процесса - громко и чётко признать свою неправоту - ведь, лишь так, ты можешь увидеть место, где ты можешь стать лучше.

Внезапно внутри обрывается, как в тот момент кажется, собирающий весь мой образ взрослого сороколетнего мужчины вместе, последний трос. Я устал быть таким. Против течения, против потока. Выдерживать. Устал вести диалог с несуществующим отцом, в котором невозможно оказаться правым. Устал вести диалог с сыном, который, чтобы стать мужчиной должен каким-то образом метафорично убить собственного отца. Устал быть против себя самого, притворяющегося тем, кем никогда не являлся. И там вина за обман, и стыд за то, что ничего не могу сделать с тем, что я такой.

Es nebiju šeit un tagad kopš 1984. gada. Я в очередной раз должен подстроиться под этот мир. Меняю направление, вливаясь в поток бегущих мне навстречу людей. Разворачиваюсь, громко признаю свою ошибку, продолжаю идти, отрезая ещё один кусок самости, веры в себя, себя. Но.
​
Но.

Сосем рядом раздаётся голос тренера: "Денис, ты был здесь и сейчас. Viss ir kārtībā." Это другие не услышали, потому что вокруг шум, люди покрышки таскают и музыка звучит, а ты, Денис, услышал. И в этот момент я перестаю даже идти. Стою плачу. Потому что вот именно там, на глубине 10 метров под землёй, наедине с собой, где не видно лиц, не слышно чужих слов, а чужие истории не высвечиваются в тусклом свете красного неона, меня заметили. Там, где мне показалось, что меня не видно, где я наконец-то могу побыть настоящим собой, не боясь разоблачения стремительно стареющего и теряющего хватку нарцисса, меня заметили. И мы продолжили идти.
Turpinām iet.