Два года терапии моего внутреннего нарцисса. Можно поговорить.

Можно, но не нужно, говорю я себе. Моя история лишь очередная из миллиона, без внятных выводов. Личная и не причесанная. Такая чуждая для любого человека, кроме меня. Хотя, стоп.

Я понял, как я существую. Понял, откуда растут пиздецы, откуда накатывает бессилие, и как работают мои щупальца. Хотя, стоп.

На самом деле, я понял, что мои радужные слёзы, моё публичное бессилие и мои вьющиеся щупальцы - это то, как я получаю единственное, что мне нужно в этом мире, и чего я никогда не получу в той мере, в которой мне это нужно. Хотя, стоп.

На самом деле, я понял, что два года я ходил к человеку, который терпел мои капризы, катания по полу, своеобразное чувство юмора и бесконечную драму, к единственному человеку, с кем я договорился, что я, не боясь осуждения, могу быть собой. Хотя, стоп.

Если вы дочитали до сюда, и я вас ещё не выбесил, то вы могли бы быть моим психотерапевтом или близким другом. Или женой. Или мужем. Только, если честно не выбесил. Честно-честно. Ты меня любишь? Все ещё? А у меня уже есть друг. И муж с женой есть. Но мне нужно ещё. Только честно не выбесил. Может, ты хочешь стать моим папой? Хотя, стоп.

Я жду, когда я устану. Жду, когда все станут зевать мне в лицо, когда я больше не смогу торговать своей смазливой физиономией. И в этот день я приду домой, сниму все свои позолоченные доспехи, и не почувствую ничего. А пока что я горю синим огнём, которое нужно как-то кормить. И мне очень жаль, но мне надо идти искать пищу для моего огня. Даже если я честно-честно тебя не выбесил. Но ты всё равно скажи мне это, потому что быть может я тогда никуда не пойду, а останусь с тобой, но на чуть-чуть. Хотя стоп.

На перекрёстке какая-то семья с коляской машет мне руками. Я без очков, но давайте я поулыбаюсь в ответ - терять социальные контакты в разреженной пандемией атмосфере из-за собственной близорукости не самое дальновидное решение. Машу вам рукой, мои милые люди.

Зелёный сигнал светофора - стоявшая справа старенькое ауди кваттро остаётся в моих выхлопных газах позади, но постепенно выравнивает ситуацию, и вот уже водитель отчаянно мне жестикулирует - да, моя тачка крута, спасибо, парень, надень солнечные очки, иначе ослеплю тебя своим великолепием.

Ветер в ушах, шум мотора перекрывает раггамаффин. Мы с Эволупой одно целое - почти шестьдесят лет на двоих. За нами шлейф из палёной резины и кубинского рома. Подлетаю к перекрёстку, оборачиваюсь на свист и уже привычную мне жестикуляцию очередного поклонника - всё под контролем. Я вас тоже люблю.
​
К пассажирской двери подходит сын с побледневшим лицом: "Чувак, у тебя багажник открыт. Это ты специально, чтобы выглядело как космический корабль?". На моём лице не дрогнул ни один мускул - fake it until you make it.

За последние десять лет меня приглашали пару раз в школы рассказать двенадцатиклассникам про то, есть ли жизнь после выпускного. Конечно же, с моей стороны это была полная профанация - с таким же успехом я мог рассказать, как я пришёл в казино, поставил всё на двадцать восемь красное, а потом узнал, что двадцать восемь - это чёрное, но к тому времени я уже даже что-то выиграл, пусть и в три раза меньше обещанного, хотя какая разница, потому что деньги так или иначе пришлось раздать.

Минимум планирования, максимум импровизации и вовлечённости во всё, что может показаться интересным, но при этом не так фанатично, иначе о душе не будет времени думать. Точнее о себе. Точнее, это я всё сейчас выдумал. Вы точно хотите, чтобы один запутавшийся человек рассказывал про выбор профессии тем, кто всё равно рано или поздно сам запутается?

Но зато теперь у меня есть охуенная история, которую я буду рассказывать всем двенадцатиклассникам, которые готовы меня послушать (вся надежда на внуков). Послушайте и вы.

После окончания школы мы все ломанулись сдавать экзамен в Стокгольмскую школу экономики, и, так как мне к тому времени магическим образом удалось пройти первый тур, я добирал остальные варианты со свойственной мне ленцой и по остаточному принципу - так, в одно прекрасное раннее утро, я оказался абсолютно один перед огромным табло с факультетами Латвийского Университета. Я очень долго водил погрызенной ручкой по спискам, пытаясь услышать в себе резонирующие с названием программ мотивы. И, конечно же, ни-че-го не услышал.

Мою медитативную практику прервал какой-то парень, стремительно спустившийся в полуподвальное помещение, где размещался стенды с информацией для поступающих. Патлатый, бородатый, в чёрном худи и с татуировкой на тыльной стороне ладони - для меня восемнадцатилетнего это было столкновение с чужой цивилизацией. Я смотрел на него с восхищением и страхом. Он повернулся ко мне и по-латышски попросил у меня шариковую ручку. Я молча ему её дал, а потом наблюдал за сценкой, которую пересказывал всем своим друзьям следующие несколько лет.

Парень, поблагодарив, взял мою ручку и очень артистично, на публику, состоявшую из одного человека, начал с закрытыми глазами водить всё тем же погрызенным колпачком по списку факультетов. Потом остановился. "Оп, геология",- сказал он, открыв глаза, записал это в бланк подачи заявления на поступление, вернул мне ручку и был таков.

Прекрасно. Прошло 18 лет. Я так и не поучился в шведском, бросил бухгалтерию , закончил общественные отношения, и работаю в ИТ. Те тридцать минут неопределённости в здании Латвийского Университета привратились в эпизод. Сакральное жертвоприношение. А парень со встроенным генератором случайных решений лишь оттенял бессмысленность произошедшего, одновременно протягивая ниточку между дионисийским и аполлонистическим началом в моём воображаемом сверхчеловеке.

Сегодня стою в пробке. Спереди грузовик, сзади автобус. Справа машина с опущенным водительским стеклом. Поворачиваюсь. Мужчина моих лет. Борода, тёмный худи. Курит. Ставит руку с сигаретой на край двери. На руке та самая татуировка. ТА САМАЯ татуировка. Я едва успеваю это переварить, как его ряд трогается с места, позволяя его машине обогнать мою на полтора корпуса. Прищуриваюсь, пытаясь прочитать надпись на заднем бампере. Оп, услуги геодезии.
​
Сижу, жую колпачок от ручки. Ставлю на двадцать восемь красное. Жду, когда меня позовут рассказывать двенадцатиклассникам про то, есть ли жизнь после выпускного.

​Я себе напоминаю Катамари — компьютерную игру, где персонаж – принц – толкает перед собой постоянно растущий шар, к которому пристаёт всё, словно это снежок в липком снегу. И вот уже принца не видно за огромным шаром всякой всячины. И вот, этот снежок – уже планета, за которой надо следить, и каждое утро приводить в порядок. Планета огромная – нет даже времени привести в порядок себя – все силы брошены на обслуживание шаткой конструкции из смыслов, благодаря которым я всё ещё принц на своей маленькой планете. Только вот на эту планету больше никто не прилетает. И даже если бы прилетел, то кто бы ко мне обращался по титулу? Кто назвал бы меня маленьким принцем? Наверное, только мама. Но я уже не маленький, а мама уже бабушка. И я вынужден придумывать воображаемый персонажей, которые приходят ко мне в гости. Напившись шампанского, я нахожу покой на груди у женщин, от которых могло бы пахнуть молоком, а если их нет, то у меня есть своя воображаемая женщина с синими волосами, которая всякий раз таинственным образом возникает из моих синих глаз, заполняя собой всё пространство, в котором могли бы поместиться другие люди. 


Когда-то на этой планете всё время что-то происходило - неоновые огни сменялись красочными салютами; перформансы, реалити-шоу, дрэг, крэк, марш-броски и мультимедийные представления – об этой планете должны были говорить все; и эти все должны были слетаться на её огонёк, так уютно горящий в пустой и холодной вселенной, чтобы разменять свои ожидания на капельку этого блеска – планета великодушно принимала всякого в обмен на восхищение и чувство благодарности. 


Иногда мне кажется, что кто-то должен умереть. В этом мало смысла, но когда внутри накапливается усталость и отчаяние, мне хочется, чтобы эта планета, готовая схлопнуться в посредственное нечто, исчезла, чтобы за этим гигантским шаром всякой ерунды кто-то увидел скрюченную фигурку меня. И в этот момент я преисполняюсь ненавистью к себе, к этому маленькому принцу – капризному, жалкому, одинокому, не способному выдержать даже толику критики, вечно разрушающемуся и убегающими от всех, кто готов предъявить ему такой сложный и многомерный мир Другого. Моё сердце наполняет жалость к себе, и тогда я ищу эту женщину с синими волосами, чтобы обрушить на неё всю свою ярость и обиду за то, что происходит.. 


Я просыпаюсь. Мне нужна новая точка отчёта.

​Приснился простой сценический перформанс. Задумался, было ли такое реализовано. Вспомнил, как в детстве муравья переносил на палочке на другую сторону лужи, и сажал на листик-корабль. 

Большой прозрачный куб из стеклопластика, вращающийся вокруг своей горизонтальной оси. Внутри подобие быта - мебель, подушки, книги. Там же находится человек - читает, спит, ест. К кубу приделана большая ручка, которая позволяет этот куб вращать, переворачивая вверх дном всё, что было. Ну, или кнопка, приводящая в движение элнктромотор.

Нажал кнопку, куб перевернулся вверх ногами. Банковский кризис 2008 года. Мебель, надёжно закрепленная к стенам, на месте, а все содержимое разбросано по кубу вместе с человеком. Он знал, что так будет, его предупреждали. И, что снова будет, он знает. Будет складывать всё обратно по полочкам? Открутит мебель, чтобы переставить её с потолка на пол? Или будет тратить свои силы, чтобы через стекло донести до посетителей, что кнопку трогать нельзя?

А давайте ещё сделаем так, что никто не знает, что это за кнопка. Она где-то в лабиринте, в окружающей подсвеченный куб пустоте, на ней написано: "сделать интересно" или "молоко". Человек нажимает, случайно наткнувшись на неё, и слышит где-то вдалеке грохот и крик. Через десять минут блужданий он выходит к кубу и наблюдает, как кто-то ещё, не зная последствий, нажимает ту самую кнопку. И опять грохот - развод, смерть, ковид-19, алкоголизм, банкротство. 

Человек прожил в кубе 10 лет. В один день он становится на стул и просовывает голову в петлю. Табуретка вылетает из под ног. Единственный способ не дать ему умереть - это нажать эту кнопку. Но некого вокруг нет, потому что прошло 10 лет, и всем уже не интересно.

Я надеюсь, что тот листик с муравьём, который я отправил по луже навстречу его большой семье, пристал к берегу. Никаких больше кнопок.