Сегодня впервые в жизни пытался сделать мясной салат. Пока нарезал составляющие, попробовал всё. И ко всему были претензии. Картошка недоварилась, огурцы кислые, горошек рыхлый, а мясо вообще забыл купить. Майонез, который я купил впервые за всё время взрослой жизни, вообще грозился стать самым большим разочарованием этого года.
​
А потом я как-то всё это перемешал, добавил соли, зеленушки и получился тот самый салат. Вкусный. И люди, с кем его есть, тоже будут. 
Это был тост про жизнь. Главное, себя не расстраивайте.

UPD. Не-а. Пришли люди и сказали, что не получился тот самый салат. И это тоже жизнь. И это тоже тост. <3

Давайте поговорим. Про мир мужчин, тестостерона и окситоцин. А значит и про эмпатию, харрасмент, здоровый (и не очень) эгоизм и прочие противоречивые явления нашего сложноподдающегося описанию мира. 

Я - мужчина, мне тридцать три года и мне нравятся женщины, что бы я там иногда в себе не раскапывал. Нравятся они мне не меньше, чем когда мне было восемнадцать, но, будучи обвешанный регалиями, фобиями, травмами и фантазиями, я наверняка уступаю себе пятнадцатилетней давности в проворности, настойчивости и безбашенности. Пускай. Зато появилось впечатление, что я могу словно отстраниться и посмотреть на себя со стороны, например. Или вместо стремительного блицкрига, у меня теперь осознанность, отвественность и контролируемое погружение. Идеальный гражданин. Сам на себя ещё и доносы могу писать. Или романы. Хмм..

Когда вслед за приснопамятным Ванштейном посыпались и другие головы голливудского истеблишмента, в моей голове, давно укатанной идеями умеренного феминизма, вспыхнули яркие неоновые буквы: грядёт новый мир. Я метался в диалогах со своими друзьями от вопросов этики к идеям трансгуманизма, пытаясь нащупать общее место для всего, что произошло. Возможна ли в моём мире подобная ситуация? Или для этого нужно быть избалованным деньгами, славой и вниманием, чтобы позволить себе подобное поведение? Когда перед тобой раскрывают сто дверей, раздвигают сто пар ног, что тебя должно остановить на сто первый раз? И здесь я с удовольствием бы обратился к монологу Дастина Хоффмана о том, как важно за внешностью рассмотреть личность, но этот засранец на следующий день тоже оказался в расстрельных списках, явившись в тот же миг во всей своей мужской слабости. Слабости..

Я осёкся, понимая, что прежде, чем давать оценку произошедшему, я должен определить своё место на этой доске каминаутов. Домогался ли меня кто-то? Да, я был на той стороне, где невозможность выйти из ситуации с честью парализовывала меня в самом уголке моего сознания, одновременно развязывая руки человеку напротив. А самое главное, что я видел это вожделеющий взгляд напротив. И там отражался не я, но мясо. Нежное, юное мясо, которое не может сказать нет.

Я знаю, что происходит с мужчиной-победителем, который в своём образе возвышается громадой над миром, когда он красивому интеллектуальному вальсированию, почему-то выбирает спазматические движения бёдрами и растекается слюнями по чужой одежде. Ему лень. Фундаментальное качество, конечно, недооценнённое ни в экономических, ни в филосовских теориях. Ему лень учавствовать в сложных процессах. Он променял всё на самый энергоэффективный способ самоутверждения в своих притязаниях на сиюминутное счастье.  На секс. Приравнял его деньгам, оценил час своего времени, и перестал искать в этом таинство, второго человека, перестал искать в нём себя, упростив мир до круговорота бабла, эндорфина и белков с углеводами.  И превратился в животное, лишив себя самоиронии, отдав своё поведение на откуп базовых понятий.

Нигде не могу найти ссылку на оригинальный материал, но есть такая легенда, что когда в рамках эксперимента женщинам кололи так называемый "гормон мужественности" тестостерон, всё исследование законичилось по просьбе самих подопытных на уровне двадцать процентов от мужской нормы. Потому что "очень хотелось трахаться". Комплиментарный для мужчин эксперимент, подводящий нас к сакраментальному: представляете, как мужчинам тяжело.

Тяжело. Иногда до исступления. Но до дома добираешься, мастурбируешь и отпускает. А нет, иногда напиваешься и пишешь. А на следующее утро так рад, если тебе не отвечали. Это считается домогательствами? Домогался ли я кого-то? Нет. Почти всегда обоюдный флирт и правильная температура горения, за которыми можно всегда успеть разглядеть испуг, растерянность или победоносный блеск, чтобы на ходу перестроить реальность в самую адекватную для вас обоих. Потому что, привет, это не только про тебя. И никогда не будет только про тебя.

А иногда, а иногда, знаете, как бывает! Поднимаешься по лестнице. А впереди идёт девушка. А у тебя тестостерон. И тебе очень тяжело, практически до искр в глазах. А ещё на улице солнце светит. И ещё очки с диоптриями, в которые мир - дрожащий кристал. А ещё вчера тебе улыбнулись, и с кем-то ты чай пил. А кто-то тебе сердечко прислал или, вообще, обнял. И это всё нерасплескавшимся океаном у тебя в груди. А перед глазами чулочки, уходящие вверх. А выше бёдра, талия. И всё это тонкой тканью, которая, кажется, под твоей ладонью превратиться в горячий воздух и испариться. И сам себе улыбаешься, идёшь, рукой за перила перебираешь, чтобы не свалиться в счастливый обморок, а потом упираешься в её взгляд. И всем всё понятно, наверное. И теперь уже оба улыбаетесь. И почему-то этого вам обоим хватает.

Ps. Чем я отличаю от Ванштейна? Человеколюбием? Возможно, низким уровнем тестостерона? Про трансгуманизм тогда в другой раз.

Мы с Микой стоим перед воротами его старой пекинской школы. В руках пакеты со сладостями для одноклассников и подарок для учительницы. Из-за забора на нас смотрят трое новых охранника, которые не помнят Микаэля с прошлого года. Три амбала с оружием в кобуре смотрят и молчат. Дальше с моих слов и на уровне моего понимания:
М: говорит что-то по-китайски.
О: отвечают что-то по-китайски.
Я: Do you speak English?
М: говорит что-то по-китайски.
Охранники приоткрывают ворота в школу.
М: говорит что-то по-китайски и шагает внутрь
О: окликают Мику по-китайски и кивают в мою сторону головой.
М: отвечает охранникам по-китайски и бросает мне "Папа, я выйду через полтора часа".

Даже мой журнал Rīgas Laiks, который я следующий час читал на скамейке в сквере напротив (а в школу меня не пустили, естественно), не смог сбалансировать тот крен, который был придан моему эго за те две минуты позорного молчания. В голове прекрасная смесь гордости и интеллектуальной пробоины, которая может быть заделана только лишь экспресс курсами китайского. Вызов принят.
​

Стою в душе. Там за дверью холодный кафель. Ещё за одной дверью гора немытой посуды. А ещё чуть дальше серость, сопли и, вообще, зима близко. Естественно, во избежание контакта с агрессивной средой полотенце перекочевало в пространство душевой кабинки. Чуть позже за ним последовали и трусы, и штаны и майка. Одеваться под одеялом, знаете ли, тоже для победителей. Жалко только, что, надевая майку, я зацепил рукой смеситель.
Стою в душе...

Этот учебный год мой сын проведёт со мной. Ни много ни мало. Бюджет шоколадных сырков удвоен и... всё. Я не знаю с какой стороны подступиться к этому процессу, в глубине души надеясь, что роль родителя сильно преувеличина, и за меня всё сделает вальдорфская школа в Адажах, ограничитель времени на электронных устройствах Kaspersky Kids, четыре с половиной рецепта приготовления макарон и мои воспоминания, как я учил со своим дедушкой таблицу умножения на восемь, гуляя по вечернему кенгарагсу.

За последние пять лет я забыл, что такое семья. Единоразовые погружения в отцовские заботы были больше похожи на аттракцион с марш-бросками на море, nerf-баталиями до первого наступившего на разбросанное лего. Было весело, искренне, но вечером меня ждали друзья, и я с лёгкой совестью вёз Мику к его маме, не заморачиваясь тем, что я чувствовал и думал.

Сейчас, укладывая спать своего сына, я знаю, что буду по нему скучать. Я знаю, что буду ждать, когда с утра он упрётся своим носом мне в щёку. Я уже думаю, как я его посажу в школьный (!) автобус, и буду волноваться весь день. Я-бу-ду-вол-но-вать-ся. Обалдеть.

Что там будет происходить с Аней в Пекине в это время, я даже не хочу думать. У моего изначального плана дать ей личное пространство (которого эти пять лет у меня было завались), дать Мике мужской мир в той стране, которую он может назвать своим домом, а себе - возможность структурировать своё настоящее, откинув второстепенное, за последний месяц появилось столько нюансов, что я просто буду рад, если никто не пожалеет о принятых решениях. Но я точно не завидую Ане.

Сейчас же я с удивлением узнаю, что такое отцовский авторитет, как отличается поведение Мики, когда надо решать вопрос со мной, а не с его мамой. На этом фоне я всё больше задумываюсь об институте семьи, о роли женщины, о феномене растянутого до неприличных восемнадцати лет детства. Этот год не только грозит мне родительскими собраниями​ и скайп-сессиями с безумно скучающей по Мике Аней (мы поедем к ней в гости обязательно), но и манит меня возможностью построить самую большую лего-башню в нашей квартире, а также стать свидетелем того, как вырастает новый человек.

Возможно, у меня не получится сбросить оцепенение последнего года, избавившись о ноток цинизма и усталости, которые множатся вместе с седыми волосами, но это будет преключение похлеще всех тех, что у меня были до этого.

Пытаюсь ли я решить свои внутренние проблемы связанные с одиночеством за счёт ребёнка? Заслуженно ли я буду получать самое драгоценное, что я могу себе представить в этом мире - безусловную любовь? Можно, конечно, об этом подумать, но только после того, как я потискаю Мику. Ата!