​Она зашла в ангар и её беззвучный крик заполнил это металлическое пространство. В центре ангара на воздушной конструкции висельник. Это я, медленно закручивающийся на верёвке вокруг своей оси. Мои глаза закрыты, губы сложены в спокойной улыбке. В кадре не нашлось места ни для драмы, ни даже для откинутой ногой табуретки. Да и не это привлекло её внимание. По периметру ангара на металлических троссах висели сложные, массивные картинные рамы, в некоторых из которых виднелись остатки холста.

Она смело двинулась к первой раме, чтобы прочитать небрежно приклеенный к ней белый лист: (Громко, чтобы инициировать начало) "Субъект как объект. Художник как произведение."

Её голос, как показалось бы мне, заставил меня замереть. Она прочитала название два раза, чтобы инициация точно началась, и подняла глаза. В висящей перед ней раме был вселенского. Та, чья смерть была произведением. Ещё с этого ракурса на окне, на фоне которого висел я, была заметна красная стрелка, указывающая налево. Там висели несколько рам, ведущих к противоположному концу ангара. Она пошла к ним, но делала это без лишней нервозности. Я был её возлюбленным уже достаточно времени, чтобы она понимала, что именно так это и закончится.

На второй раме на белой бумажке было написано: "0". Остатки холста были натянуты на металлический остов, повторяющий силуэт беременной женщины. В контур её живота был вписан я, висящий на заднем фоне. Висельник с самого своего рождения. Хозяин своей жизни и смерти.

Третья рама. "30". Сложная конструкция, и моё тело, висящее вдалеке, оказывается вписанным в стремительный полёт ракеты, изящно скрывая всю противоречивость ситуации. Я улетаю или прилетаю? Я мёртвый. Я - идея или тело? Я сам или меня? Каждый из ста вопросов был написан на звёздах, к которым я приближался. Они ждали.
Четвёртая рама. "60". Тот же холст образовывал своего рода саван, в который я был укутан, будучи на дне лодки, уносящей меня прочь от берега. Deadman. А вот и гитара. Смирение.
​
Чтобы дойти до пятой рамы, ей пришлось пролезть  через нагромождение металлических балок, на которые сквозь прогнившую крышу лился солнечный свет, ослепляя на мгновение, заставляя забыть. Она выдохнула. На пятой раме было написано "Таинство произведения (Граф П.)", а в кадре был я, но вместо висельницы в центре стояла похожая конструкция с перекладиной , которая проходила у меня пол коленями. Мои руки были скрещены на груди. Я висел вверх ногами. Я был вампиром, отдыхающим после трапезы. После того, как мой художественный замысел был потреблён зрителем. Я - висельник. Я даю, чтобы получить. Я сгораю, чтобы зажечь и согреться. 

Осталось совсем чуть-чуть.

В какой-то момент работы с проектом, в котором 75 (мама миа!) хорошо знакомых мне людей говорят с вами в тот момент, когда я говорю с ними, я осознал, что была бы моя воля (а она была, но наглости не хватило), я бы в кадре оставил только женщин.
Своих женщин. Своих бывших женщин, настоящих женщин, будущих женщин. И не своих женщин.


Всё просто: я люблю женщин. Все ключевые события в моей жизни связаны исключительно с женщинами.


Когда я в соплях и скрипя зубами вваливаюсь в своему другу с криками отчаяния, то самое большое, на что я рассчитываю, это поддержка моего текущего курса и согласие с основными тезисами: жизнь сложна, женщины сложны, пошли кататься на лонгборде. Мужской comforting - он такой.


А когда моя мама, после моего девятимесячного пребывания в самом крутом доме на свете, решает меня родить, то... меня рожают, и всё летит к чертям. И чтобы понять, что это только начало, мне понадобилось 30 лет.


Когда мама решила переквалифицироваться в свободные художники, я иду на первую работу. Когда появляется Н., я беру первого клиента, чтобы отвести её в кино. Когда исчезает Л., я меняю работу, потому что депрессия. Я ищу работу в Ж., потому что там живёт Р. Когда у нас с Аней появляется Мика, становится понятным, что надо менять и это всё. И ещё раз. И выше.
​

Я люблю людей.