Я люблю своего дедушку. Каждый раз по разному. Взрослея, открываю в нём для себя новые грани и противоречия, которые при желании могу рассмотреть и в зеркале. Мне нужно место для этих историй. Когда-нибудь я буду их рассказывать сам себе.
Каждый год я поднимаю один и тот же тост: когда я вырасту, я хочу быть таким же как он. И в этом мало кокетства,- редкий мужчина в его возрасте идёт с расправленными плечами, и редко от кого можно получить такой заряд любви к жизни.
Моему дедушке никто ничего не должен. Конечно, на уровне кухонных разговоров ему должны почти все: начиная от Путина, заканчивая его начальником цеха, где по его чертежам сейчас строят конвейерную линию, но в нём напрочь отсутствует эта неуловимая претензия, которая часто звучит колоколом в общении разных поколений. А для меня, с моим гипертрофированным чувством долга и ответственности, отсутствие такового развязывает руки как в общении, так и в отношениях. Рядом с дедушкой я чувствую себя лишь младшим, но равным. И поэтому нет желания что-то доказывать или противопоставлять его суждениям - на меня смотрит не система ценностей и страхов, а живой человек. С сияющими, слегка выцветшими глазами.
Помню, когда в тринадцать лет я стал работать вместе с ним на деревообрабатывающей фабрике. Это был запах дерева, масла для моторов. Визг циркулярки и опилки в сандалиях. Каждую пятницу я, ошалевший от шума и лака, только что поднявший собственную выработку на самодельном дедушкином станке по сравнению с четвергом на условные пять изделия часов, получал двадцать латов. Понимаете? За то, что помогал дедушке делать офигенные вещи. За то, что мне можно было попилить всякие штуки. За это ещё и деньги платили. И это я видел в своём дедушке. Для него работа - это источник вдохновения, расстройств и вызовов, и иногда кажется, что жизнь и вправду стоит прожить так, чтобы не было времени разбираться в чём же её смысл. Мне остаётся лишь догадываться, чего это стоило для его семьи, но, будучи честным перед собой, он, уверен, с лёгкостью оставался честен и перед своими близкими. Его работа - это его жизнь, а всё остальное - бонус, на который можно построить семью.
По пути в Сан-Франциско мы засматриваемся на одни и те же ноги, шутим о браке, а я бережно перечитываю в голове воспоминания о его лекции про презервативы в мои семнадцать. Никогда не бывает слишком поздно. Его жизнелюбие распространяется на всех женщин вокруг. И как он помогал с чемоданами в 15 троллейбусе, когда мне было пять лет, так и сегодня в лондонском метро он был, цитирую: простым русским офицером. Женщины Лондона улыбаются. Что-то мне подсказывает, что некоторых из них он может заставить стонать.
Вчера в Лондоне я открыл для себя новую любовь к нему. Аня назвала это чувствованием. Когда условности взрослого мира меркнут в свете безусловности искренности желаний. То, что чувствуют родители под панцирем "я занят", "мы опаздываем". Мне хотелось поделиться всем, что у меня было. Угостить самым лучшим пивом, посадить на дабл деккер и погоняться за белками в парке. Я был ребёнком рядом с ребёнком. А в бумажнике у меня были цветные фантики без номинала за которые нам дарили чудеса. И мы удивлялись.
Когда я вырасту, я буду как мой дедушка. А иногда, набравшись офигенности, я уже считаю, что вырос.
Каждый год я поднимаю один и тот же тост: когда я вырасту, я хочу быть таким же как он. И в этом мало кокетства,- редкий мужчина в его возрасте идёт с расправленными плечами, и редко от кого можно получить такой заряд любви к жизни.
Моему дедушке никто ничего не должен. Конечно, на уровне кухонных разговоров ему должны почти все: начиная от Путина, заканчивая его начальником цеха, где по его чертежам сейчас строят конвейерную линию, но в нём напрочь отсутствует эта неуловимая претензия, которая часто звучит колоколом в общении разных поколений. А для меня, с моим гипертрофированным чувством долга и ответственности, отсутствие такового развязывает руки как в общении, так и в отношениях. Рядом с дедушкой я чувствую себя лишь младшим, но равным. И поэтому нет желания что-то доказывать или противопоставлять его суждениям - на меня смотрит не система ценностей и страхов, а живой человек. С сияющими, слегка выцветшими глазами.
Помню, когда в тринадцать лет я стал работать вместе с ним на деревообрабатывающей фабрике. Это был запах дерева, масла для моторов. Визг циркулярки и опилки в сандалиях. Каждую пятницу я, ошалевший от шума и лака, только что поднявший собственную выработку на самодельном дедушкином станке по сравнению с четвергом на условные пять изделия часов, получал двадцать латов. Понимаете? За то, что помогал дедушке делать офигенные вещи. За то, что мне можно было попилить всякие штуки. За это ещё и деньги платили. И это я видел в своём дедушке. Для него работа - это источник вдохновения, расстройств и вызовов, и иногда кажется, что жизнь и вправду стоит прожить так, чтобы не было времени разбираться в чём же её смысл. Мне остаётся лишь догадываться, чего это стоило для его семьи, но, будучи честным перед собой, он, уверен, с лёгкостью оставался честен и перед своими близкими. Его работа - это его жизнь, а всё остальное - бонус, на который можно построить семью.
По пути в Сан-Франциско мы засматриваемся на одни и те же ноги, шутим о браке, а я бережно перечитываю в голове воспоминания о его лекции про презервативы в мои семнадцать. Никогда не бывает слишком поздно. Его жизнелюбие распространяется на всех женщин вокруг. И как он помогал с чемоданами в 15 троллейбусе, когда мне было пять лет, так и сегодня в лондонском метро он был, цитирую: простым русским офицером. Женщины Лондона улыбаются. Что-то мне подсказывает, что некоторых из них он может заставить стонать.
Вчера в Лондоне я открыл для себя новую любовь к нему. Аня назвала это чувствованием. Когда условности взрослого мира меркнут в свете безусловности искренности желаний. То, что чувствуют родители под панцирем "я занят", "мы опаздываем". Мне хотелось поделиться всем, что у меня было. Угостить самым лучшим пивом, посадить на дабл деккер и погоняться за белками в парке. Я был ребёнком рядом с ребёнком. А в бумажнике у меня были цветные фантики без номинала за которые нам дарили чудеса. И мы удивлялись.
Когда я вырасту, я буду как мой дедушка. А иногда, набравшись офигенности, я уже считаю, что вырос.
