После отказа пятерых моих друзей получить от меня билет на "Melnā Sperma", я собрался со своей температурой и пошёл сам. Без ожиданий, но с пустотой внутри, которую должна была заполнить постановка Владислава Наставшева, неожиданно для меня уже какое-то время назад ставшего моей ролевой моделью и любимым режиссёром. В обратном порядке, надеюсь.
И на меня опрокинули вселенные. Сначала промелькнул мир безмятежных тринадцати лет, где ты смотришь на взрослые ритуалы сначала как из-за стекла - они поют о своём, а я читаю книги под одеялом. А потом вместе с первой каплей чёрной спермы оказываешься в середине этих сумасшедших историй, где твой подростковый ад для тебя единственный возможный мир, и ты живёшь в нём, даже не зная, что это можно поменять, а ночами орёшь в подушку, пытаясь стереть из памяти грязные приставания каких-то уродов, обиды и унижения во дворе.
Это я, это мой мир. Он существовал, и когда-то я хотел забыть о нём. И никто из тех, кто скатывался горохом из зрительного зала в дверь в середине спектакля, не захотели вспомнить истории своего взросления, оставив их закатанными в ламинат, с поклееными поверх фотообоями из выпускного альбома. Кто никогда не дрочил, не блевал, не бухал, не лапал, не плакал, не орал, оказавшись один на один со своим новым телом и новым миром.
Я хочу помнить, что из меня выходит говно. И в этот момент я самый уязвимый, самый хрупкий. Я знаю из чего я сделан. И я знаю, из чего сделан ты. А теперь кричи. Как кричали все персонажи на сцене, в луже собственных некрасивых признаний.
Мне на этой фотографии шестнадцать. Я точно знаю, что тогда у меня дома лежал диск с порнографией и пара мятых заляпанных журналов, а с девчонками ничего не получалось, потому что волнуешься и ничего не понимаешь. Но всё равно взрослеешь. В своём городе, который на самом деле есть.
И на меня опрокинули вселенные. Сначала промелькнул мир безмятежных тринадцати лет, где ты смотришь на взрослые ритуалы сначала как из-за стекла - они поют о своём, а я читаю книги под одеялом. А потом вместе с первой каплей чёрной спермы оказываешься в середине этих сумасшедших историй, где твой подростковый ад для тебя единственный возможный мир, и ты живёшь в нём, даже не зная, что это можно поменять, а ночами орёшь в подушку, пытаясь стереть из памяти грязные приставания каких-то уродов, обиды и унижения во дворе.
Это я, это мой мир. Он существовал, и когда-то я хотел забыть о нём. И никто из тех, кто скатывался горохом из зрительного зала в дверь в середине спектакля, не захотели вспомнить истории своего взросления, оставив их закатанными в ламинат, с поклееными поверх фотообоями из выпускного альбома. Кто никогда не дрочил, не блевал, не бухал, не лапал, не плакал, не орал, оказавшись один на один со своим новым телом и новым миром.
Я хочу помнить, что из меня выходит говно. И в этот момент я самый уязвимый, самый хрупкий. Я знаю из чего я сделан. И я знаю, из чего сделан ты. А теперь кричи. Как кричали все персонажи на сцене, в луже собственных некрасивых признаний.
Мне на этой фотографии шестнадцать. Я точно знаю, что тогда у меня дома лежал диск с порнографией и пара мятых заляпанных журналов, а с девчонками ничего не получалось, потому что волнуешься и ничего не понимаешь. Но всё равно взрослеешь. В своём городе, который на самом деле есть.
RSS Feed
