Ведь я там был - творил, красил, снимал, бежал, строил... А теперь я прихожу домой, ногой отодвигаю пакет с пластинками, который уже три месяца мешает зайти в квартиру, и смотрю на себя в зеркало, краем глаза фиксируя батарею из пустых бутылок вина на кухонном столе. Чувак, ты на дне.
Что-то внутри отключилось - живительное, самобытное, подпитывающее изнутри все критически важные системы жизнеобеспечения - раз, и ты охуенный, два, и ты можешь защищать свою точку зрения, три, и ты готов встречаться с людьми.
Я знаю что. Я запретил себе любить. Потому что для меня любовь стала синонимом долга. Я люблю, а значит я должен. Хотя конструктивное "должен" вырастает из другого места - где есть избыток сил и понимание, чего от тебя ждут.
Для меня позволить себе сказать, что я кого-то люблю, это обнажиться. Сбросить доспехи славного парня и дождаться ответного удара. Или укуса. Или дружеского поцелуя в щёку. Это моя возможность на секунду подключится к потоку, ради чего стоит напрячься и вложить в эти слова именно тот смысл, чтобы лишить эти три слова всех остальных интерпретаций - сказать другу, что я его люблю, за пару часов до его отлёта на другой конец света; признаться в любви своему терапевту, наконец-то признав, что он заменил мне моих родителей; встретить свою бывшую и признать, что ты всё равно любишь, хотя и не так, как от тебя ждут; даже просто найти неожиданное тепло в объятиях человека, остановиться, и сказать: я люблю обниматься; зайти в комнату к собственному ребёнку-подростку в комнату и сказать ему через миллиард кринжовости о том , что он - самый любимый мой сын, выдержать его вопросительный взгляд, не умереть от стыда, и дать этой силе растопить все его защиты; и, наконец, встать перед зеркалом и сказать самому себе, всматриваясь в глаза в отражении: я тебя люблю. Ожить.