Разгребал черновики, нашёл прекрасную историю, которую хотел в своё время припасти ко дню народного единения, но потом узнал, что такого дня у нас нет, и текст так нигде и не появился. Зато теперь точно можно, ведь все персонажи уже давно выпустились из детского садика и ходят в школу.
Когда Мику записали в латышский садик, никто не умер, хотя помню ожесточённые дискуссии в среде моих одноклассников на эту тему. Мало того, язык вообще не стоял на повестке - была вальдорфская педагогика, которая по-хорошему подрывала мой мозг, и которая очень нравилась Ане, и она на тот момент была доступна только на латышском. Ļoti labi. Про проблемы русскоязычных детей в латышских садиках мы не слышали (и не хотели, потому что "любовь спасёт мир"), а наши знания на эту разницу ограничивались легендой, что в латышские группы не берут больше двух русских детей, так как в силу каких-то социальных феноменов, если русских детей оказывается больше, то вся группа начинает говорить по-русски.
Поэтому, когда, забирая Мику из садика поздним осенним дождливым вечером, я обнаружил всю группу сидящую вместе с воспитательницами на крыльце под навесом, а своего сына,катающегося по грязному месиву в лужу лицом вниз, я списал это на воспитание, над которым предстояло ещё поработать. Посмеяться же пришлось чуть позже.
Сначала в один прекрасный день двое одногруппников Мики, будучи на пару лет старше, соеденив всё то, что они слышали от взрослых и очень взрослых людей, задали вполне естественный вопрос: "Skolotāja, а правда, что vecvecāki Микаэля нас завоевали?". Я смеялся в голос. Даже, помню, маме позвонил. Поздравил с новым статусом. В садике, к слову, Аня услышала извинения как от родителей, так и от воспитательницы, которая в критический момент не растерялась, но рассказала ребятам о сложной трактовке исторических событий тех времён.
Микина "месть" была изощрённой. Сев в машину к Ане, он начал издалека:
- Это же наша страна, да?
- Да
- И мы тут говорим по-русски, да?
- Да
- А в садике все дети говорят по-латышски...
- Да
- А почему они не могут уехать в свою страну, чтобы там говорить на своём языке?!
Прошло четыре года. Микаэль говорит на четырёх языках, и поёт на занятиях хора вот эту песню. Его сердце принадлежит русской девочке Софии, а в лучших друзьях у него Ца Хо Эн, Савва, Рем и Карлис. И мне нечего добавить к этому.
Когда Мику записали в латышский садик, никто не умер, хотя помню ожесточённые дискуссии в среде моих одноклассников на эту тему. Мало того, язык вообще не стоял на повестке - была вальдорфская педагогика, которая по-хорошему подрывала мой мозг, и которая очень нравилась Ане, и она на тот момент была доступна только на латышском. Ļoti labi. Про проблемы русскоязычных детей в латышских садиках мы не слышали (и не хотели, потому что "любовь спасёт мир"), а наши знания на эту разницу ограничивались легендой, что в латышские группы не берут больше двух русских детей, так как в силу каких-то социальных феноменов, если русских детей оказывается больше, то вся группа начинает говорить по-русски.
Поэтому, когда, забирая Мику из садика поздним осенним дождливым вечером, я обнаружил всю группу сидящую вместе с воспитательницами на крыльце под навесом, а своего сына,катающегося по грязному месиву в лужу лицом вниз, я списал это на воспитание, над которым предстояло ещё поработать. Посмеяться же пришлось чуть позже.
Сначала в один прекрасный день двое одногруппников Мики, будучи на пару лет старше, соеденив всё то, что они слышали от взрослых и очень взрослых людей, задали вполне естественный вопрос: "Skolotāja, а правда, что vecvecāki Микаэля нас завоевали?". Я смеялся в голос. Даже, помню, маме позвонил. Поздравил с новым статусом. В садике, к слову, Аня услышала извинения как от родителей, так и от воспитательницы, которая в критический момент не растерялась, но рассказала ребятам о сложной трактовке исторических событий тех времён.
Микина "месть" была изощрённой. Сев в машину к Ане, он начал издалека:
- Это же наша страна, да?
- Да
- И мы тут говорим по-русски, да?
- Да
- А в садике все дети говорят по-латышски...
- Да
- А почему они не могут уехать в свою страну, чтобы там говорить на своём языке?!
Прошло четыре года. Микаэль говорит на четырёх языках, и поёт на занятиях хора вот эту песню. Его сердце принадлежит русской девочке Софии, а в лучших друзьях у него Ца Хо Эн, Савва, Рем и Карлис. И мне нечего добавить к этому.
